Город за рекой

– С тех пор как я был здесь последний раз, – сказал художник, – масштабы разрушения прогрессировали прямо-таки ужасающе. Краска лупится, сырость и плесень пожирают силу освещения, ничего уже не спасти, и мне здесь нечего делать. Скоро фрески уйдут в небытие, откуда некогда явились. – Художник умолк, нетерпеливо прошелся вокруг Архивариуса. Потом остановился перед ним. – Слова… пойми меня правильно, Линдхоф, слова остаются в памяти и продолжают жить, словесное искусство сохраняет свой магический смысл, написанное дольше всего сберегает традицию человеческого духа. Ты это знаешь, и Префектура тоже прекрасно знала, когда учредила Архив. Не музей, не галерею изобразительных искусств, не институт музыки, только словесный фонд Архива.

– Кому это нужно? – в конце концов спросил Роберт, все еще ощущая натужность сердцебиения.

– У тебя есть миссия, – ответил Катель. – Кстати, – продолжал он, расхаживая взад-вперед, – неведомый мастер, тысячу лет назад создавший эти картины, опять-таки просто хотел рассказывать. Ныне все это скудные остатки, и царственные краски местами обернулись негативом. Византийская школа. Контуры фигур процарапаны в отшлифованном камне. Как неловко одежды висят на плечах персонажей, будто под ними лишь скелеты! Всюду рассказываются истории в картинках, например изготовление кирпичей, брикетов, что тогда, что сейчас. Смотри, Линдхоф… – Роберт начал следить за его пальцем. – Вот формовщики, вот подносчики, вальцовщики, обжигальщики, всяк еще в одежде своих земных трудов! Вот аббат или князь церкви, а вот Могол со свитой, вот рыцарь или сюзерен и вассалы-подручные, монахи и мусульмане доставляют материал, купцы и ремесленники его обрабатывают, монахини подносят, дочери сеньора укладывают в штабеля, горожане и крестьяне, судейские-шеффены и принципалы, ратманы и бюргерши, бродячие подмастерья и благородные господа – каждый включен в один и тот же процесс, подносит породу, увозит кирпичи.

Архивариус смотрел на фрески, подмечал неестественность движений, конечности, словно привинченные, видел беспомощное усердие человеков, жестокую выразительность распахнутых глаз, пестроту камзолов и платья. Выше, задуманные как второй ряд, стояли надсмотрщики и наблюдатели, городские охранники с бичами, солдаты-наемники с пиками. Вот схватили и повели прочь злодея – он-де сдал слишком мало кирпичей. На следующей картине его волокли прочь, потом высекли розгами и наконец повесили. Во рту у профессора трепыхался листок пергамента, где, вероятно, был записан приговор. По верхнему краю живописного фриза, явно в качестве заднего плана, тянулся, поблескивая, городской пейзаж: дуга оборонительных сооружений, развалины крепостных фортов, голые фасады – затруднительно сказать, было ли так написано изначально или со временем в картину въелось разрушение. Однако еще вполне отчетливо различался мост, на котором, чтобы добраться в город за рекой, теснилось множество людей, пеших, конных, в повозках и каретах.

– Все, о чем повествуют эти картины, – раздумчиво сказал Катель, – не аллегория, а выражение бытия, выражение реального. Эти фигуры обладают собственной реальностью. Понимаешь, в совокупности это – вроде как хроника.

Роберт встал. Теперь галерея картин казалась ему историей сотворения смерти. Тут замуровывали монахиню кирпичами, ею же сделанными. Там задавали таску попрошайке. Вырывали язык болтуну. Людей преследовали, пылали костры еретиков. Морские духи поднимались из затонувших кораблей. Леса знамен над полем битвы. Страх, голод, нищета расползались повсюду. Вот слепой сидит на корточках, проливая слезы из пустых глазниц. А вот дозорный на башне дует в рог, и несчетные фигуры, вытянув вперед руки, устремляются в темноту. Нет, совершенно невозможно вобрать в себя столько отдельных судеб. Взгляд Архивариуса неожиданно уткнулся в участок стены, разъеденный длинными пятнами гнили. Там призрачно проступали странные головы, окруженные сакральным светом, чернота которого некогда была золотом. В одной из них Архивариус, чем пристальнее вглядывался, тем отчетливее различал черты Верховного Комиссара. Он оцепенел от страха.

– Какое сходство, – сказал Роберт.

Катель кивнул:

– Да, натуру пока что можно узнать сразу.

– Старинные городские семейства! – сказал Роберт. – Поразительно, как в долгой череде поколений сохранились те же черты. Впору подумать, это он сам.

– Что ж, – отозвался художник, – много ли значит для природы тысяча лет? Дух неподвластен времени.

– Катель! – с горячностью вскричал Роберт, шагнул к нему, обеими руками взял за плечи. – Катель! Ты рехнулся? Что здесь происходит? Ты мне друг или нет? Если друг, то объясни мне, где я!.. Почему, – продолжал он вне себя, не дожидаясь ответа, – почему ты говоришь со мной о духе и природе в точности так, как по приезде говорил со мной голос Префекта?

– Ты слышал голос Префекта, – взволнованно сказал Катель, – и ты жив?

Роберт все еще крепко сжимал плечи друга.