Город за рекой

Он с удовлетворением окинул взглядом стройный ряд своих детищ. Но когда хотел еще разок взять в руки одну из своих книг, та распалась на части, бумага искрошилась и обернулась пылью. Он в изумлении отпрянул, осторожно взял другой том, который секунду сохранял форму, а потом вдруг рассыпался, точно комок тончайшего сигарного пепла. Ошеломительный процесс поверг в возбуждение также и Архивариуса и его помощника. Ведь Роберт впервые стал свидетелем процесса химического очищения, о котором ему рассказывал старый Перкинг. Юный Леонхард в конце концов не удержался и легонько тронул пальцем следующий корешок – в результате страницы, шурша, выпали из переплета и разлетелись вокруг, словно увядшие листья. Писатель поймал несколько страниц, и они тотчас раскрошились. Все трое безмолвно смотрели на происходящее, каждый спешил прикоснуться к одной из книг, и на глазах у них снова и снова вершился распад, пока не уничтожился и последний том.

– Finis mundi[1], – наконец произнес писатель. – Да еще какой! – саркастически добавил он, аккуратно стряхивая с дорожного пальто прилипшие пылинки и пепел. Подхватил пустой чемодан и ушел.

Когда позднее Архивариус спросил у Леонхарда, под какой рубрикой был зарегистрирован этот посетитель, фамулус ответил, что без колебаний отнес писателя к «бывшему бюргерству». По лицу Архивариуса скользнула одобрительная усмешка.

Больше об этом инциденте не вспоминали.

Вскоре на прием к Архивариусу явилась депутация с приглашением посетить некое собрание. Несмотря на предостережения Леонхарда, который опасался, хватит ли у Архивариуса сил, Роберт все-таки побывал на этом собрании, состоявшемся в отдаленном районе катакомб.

Вероятно, участники принадлежали к какой-то тайной секте, поскольку все были в одинаковых зеленых глазурованных масках, в тусклом освещении эти недвижные личины напоминали этакую густую слизь. Многие мужчины и женщины сидели на корточках прямо на каменном полу, иные же так ослабели, что не могли устоять на ногах и оттого ползли на четвереньках. Большинство без одежды, у некоторых рваная тряпка на бедрах. Тощая плоть с выпирающими ребрами фосфорически светилась. Поневоле напрашивалась мысль, что перед тобой средневековая картина – Страшный суд, низвержение про́клятых в преисподнюю, достойное кисти Брейгеля. Но эти люди двигались, беззвучно двигались, алчно скрючивая пальцы, ползли на коленях, теснились голова к голове, а из туннелей, трепеща, выплескивались все новые толпы. Двое мужчин провели Роберта к узкому кирпичному возвышению, которое, точно церковная кафедра, возносилось над помещением, полным тысяч людей. Временами он чуял мертвенный, сладковатый запах газа, который все сильнее его дурманил. Одна из зеленых масок, стоя на возвышении, обратилась к остальным с речью, звук ее голоса походил на сдавленное бульканье воздуха в органной трубе.

Архивариус как будто бы разобрал следующее: собрала их здесь не добрая воля, но злое принуждение. Каждого оторвали от родного дома, держали взаперти хуже, чем преступников, били, истязали и в конце концов усмирили всех, и старых, и молодых. Разговоры шли о дезинфекции, но, когда двери с резиновой изоляцией закрылись за ними, они вдруг поняли, что́ их ждет. В итоге все случилось так быстро, что они не успели ни возроптать, ни кого-либо обвинить. Теперь же они вновь собрались с мыслями, и здесь перед ними зримо предстал тот последний миг, ужасная секунда вечности.

Оратор помолчал. По катакомбам, словно литания сопровождающего хора, эхом разнесся стон изорванных легких. Ошеломленный, Архивариус прислушался к оратору. Больше, нежели собственная судьба, продолжал тот, его, как и многих из них, мучает вопрос о смысле… он более не находит ответа, с каждой минутой сомнения и отвращение терзают его все сильнее… чего ради все это происходит.

– Зачем? Зачем? – возгласил хор, упрямо, настойчиво, обреченно.

– Неужто Дух земли, – вновь пробился голос оратора, – даже не сожалеет, что ради заблуждения посылает столько бед одному народу – со времен псалмов и по сей день! И не только это – неужто Дух земли и ее созданий ни единого разу не пожалел хотя бы о том, что позволяет человекам и народам в ненависти истреблять друг друга, позволяет варварам в их собственной стране порабощать свободу и противоестественным образом безвременно обрывать столько начатых жизней… столько цветов оставлять без плода, столько деяний – несвершившимися.

И вновь хором грянуло:

– Безвременно! Безвременно!

И он спрашивает, еще настойчивее вскричала зеленая маска, так что Роберт едва мог уследить за ее речами, он спрашивает, неужто тысячи и миллионы жертв опять окажутся напрасны и власти предержащие в государствах, тираны и грабители в человечестве, не ведая ничего другого, ничего лучшего, так и будут из века в век, снова и снова ради собственной власти жестоко глумиться, жестоко разрушать, жестоко убивать и попускать убийство. Толпа дохну́ла бессильным гневом. Из уст в уста пробежал ропот, женщины исторгли пронзительные вопли.