Город за рекой

Обращенные на восток фасады казарм были помечены буквами греческого алфавита. Когда они приблизились к строению «сигма», сержант замедлил шаг и сообщил, что пригласил Архивариуса не на обычную экскурсию. Он – связной подпольного движения пленных, которое охватывает несколько казарм, в особенности тех, где обретаются молодые. Верно, большинство тупо и инертно примирилось со здешней службой, но тем не менее растет число товарищей, которые по горло сыты вынужденной мнимой жизнью. Роберт молчал, и Бертле добавил, что не станет сейчас вдаваться в подробности, господин Архивариус сам все увидит и услышит.

По нескольким крутым ступенькам они поднялись к порталу. Прислонясь к мощным каменным колоннам, первоначальная раскраска которых почти совершенно облупилась, спали безоружные парни в поношенной форме. Когда одна из фигур, скрюченных на полу, в полутени, шевелилась, в воздух взлетала легкая пыль. Иные из детских лиц под касками были расслаблены, другие напряжены в ожидании и удивлении.

– Эти здесь совсем недавно, – сказал Бертле, жестом показывая, что Архивариус может спокойно перешагнуть через лежащих, – не отдохнули еще после карантина.

Один из лежащих приподнялся, неловко протер глаза, встал с удивленным выражением на лице, пока искра счастливого узнавания не пробежала по нежным юношеским чертам. Узкая голова с чистым лбом повернулась на хилых плечах к Роберту.

– Господин доктор Линдхоф! – воскликнул молодой солдат. – Какая огромная радость снова видеть вас!

Он говорил тихим, прямо-таки ломким голосом, отчего в каждом слове сквозил какой-то тайный подтекст. Роберт тоже узнал молодого друга, который недавно, еще по ту сторону реки, принес ему свои первые работы по истории искусства. Продуманная манера изложения, искренний взгляд на чистоту отношений в жизни искусства произвели на Роберта благоприятное впечатление. Поэтому он рекомендовал к печати легенды и эссе молодого ученого, которые были приняты одним из искусствоведческих журналов, а также не раз весьма плодотворно беседовал со студентом.

– Извините, – обратился Архивариус к мсье Бертле, – я буквально минутку поговорю с господином Лахмаром, которого никак не ожидал здесь повстречать.

Сержант присел на ступеньку храма.

Молодой солдат, тщетно пытавшийся одернуть слишком просторный армейский френч, спросил, как дела у Роберта.

– Вы, стало быть, благополучно уехали? – спросил он.

В ответ Роберт небрежно махнул рукой.

– Скажите мне только одно, господин доктор Линдхоф, – негромко продолжал студент. – Где я? Я не могу объяснить себе, как сюда попал и что здесь делаю. Последнее, что я помню, мне стало плохо, очень плохо, а потом сознание, наверно, угасло… вернее, – поправил он себя, – я потерял сознание, потому что «угасло» звучит двусмысленно. Очнулся я вместе с товарищами из чужих подразделений в унылой карантинной станции. Сперва боялся, что ранен, но, к счастью, вовсе нет.

– Так-так, – обронил Роберт.

– Как хорошо, что я встретил вас, – продолжал молодой солдат, – в парадном мундире, как я погляжу. Скажите, господин доктор Линдхоф, это Энна, мой любимый приморский город, о котором я всегда грезил, когда писал, и который в новой своей Атлантиде сделал местом действия моих фантазий? Но здесь нет моря, во всяком случае я пока не нашел его, здесь только степь над исчезнувшими стенами.

Он нахмурился.

– Дорогой мой господин Лахмар, – сказал Архивариус, – где бы ни находились, вы всегда будете пребывать в своей Энне и манить нас туда, как Мёрике в свой Орплид, что сияет вдали.

– Коли так, дело плохо, – перебил молодой солдат. – Ведь Орплид – царство грезы, а Энна – город моей яви, с самого детства. В Энне все вершится согласно закону, порядку, справедливости. Народ Энны свободен от случая, который есть зло, а императрица, что властвует над ним, не только блюдет неприкосновенность сокровищ искусства в своей стране, она – совесть подданных, ответственная перед Богом. Энна должна стать исконным царством духа, иначе все напрасно построено, напрасно прожито, напрасны были битвы и оборона.

Молодой Лахмар козырьком приставил ладонь ко лбу, заслоняя глаза от слепящего света, обвел взглядом округу, где высились украшенные колоннами кубики казарм. Улыбка, делавшая его похожим на подростка-эфеба, пропала. Роберт смотрел на боязливый рот, в котором, как никогда прежде, не осталось и следа сдержанности.

– То, что на пользу чистоте духа, – вставил Роберт, – напрасным не бывает. Вы сами знаете, дорогой мой, вы это доказали. Но как вышло, что при вашей слабой конституции вы оказались в военной форме?

– Я едва выдерживаю службу, – сказал Лахмар, – и страдаю от этого. Меня просто забрали под ружье, теперь это в порядке вещей. Но я совершенно не гожусь в солдаты.

– А как же врачи? – спросил Роберт.

– На пушечное мясо, – отозвался двадцатиоднолетний, – сгодится любой.

– Стало быть, – задумчиво обронил Архивариус, – мир снова и снова воюет?

– В безумных масштабах, – сказал Лахмар, в отчаянии озираясь по сторонам.