Город за рекой

Когда из какой-то каморки донеслась возбужденная перепалка, Роберт остановился посреди коридора. В дверной проем он увидел, причем в суматохе его самого поначалу не заметили, мрачное помещение, где в кругу множества товарищей громко спорили двое молодых солдат.

– Вечно один и тот же спор, – пояснил Архивариусу Бертле, – каждый твердит, что войну выиграла его страна, ведь до своей кончины ни один не пережил завершения военных действий и каждый видит мировую историю в том состоянии, в каком она пребывала, когда сознание оставило его и он очутился здесь.

– Вот что я тебе скажу, Карл, – объявил грубый бас, – мы тогда просто никак не могли проиграть войну. Полстраны уже завоевали. Смотри, – мелом он провел на аспидной доске жирные линии, – здесь мы стояли двенадцатого, а семнадцатого прорвали фронт, и капитан, помню, сказал мне: «Ну вот, Людвиг, ты свое дело сделал, теперь шабаш». Карл, старина, ну подумай, что́ значит, когда сам капитан говорит «дело сделал» и «шабаш». Он же имел в виду войну, а?

– Что ты городишь, Людвиг! – вскричал более звонкий голос. – И ты, и капитан твой, ни хрена вы тогда не знали. Семнадцатого, ну допустим. Но двадцать третьего, когда тебя уже там не было, твоя часть стояла вовсе не здесь, а далеко отступила и через два месяца отошла еще дальше. Смотри… – Парень изобразил на доске меловые стрелы в противоположном направлении, стрелы становились все длиннее, а он одновременно стирал позиции, прежде изображенные Людвигом.

– Не стирай! – прогремел бас. – Это мое последнее воспоминание. А ты тут попросту перевираешь историю.

– Да оба вы ни черта не смыслите! – перебил третий. – Я был при штабе и куда лучше вашего знаю, как все было. Война вообще-то еще два года продолжалась.

– Неправда, неправда!! – наперебой закричали Карл и Людвиг. – Несешь всякую чепуху, а еще лейтенант! Война кончилась к Рождеству, как всегда и говорили. И мы на Рождество были уже здесь, в этом окаянном плену, или как этот цирк называется. А стало быть, знаем, кончилась она или нет.

Окружающие, которые и раньше громко подначивали обоих, теперь встревали настойчивее. Чертили и стирали новые схемы, наперебой сыпали датами, путали фронты. Один вдруг завел речь о Кёниггреце, где при нем пруссакам дали пинка под зад.

– Да нет же! – обрушились на австрийца остальные. – Старая ты перечница, хоть тебе всего-то двадцать один, при Кёниггреце победили пруссаки, любой школьник знает.

– Идите вы со своей школьной историей! – возмутился парень из Линца. – Вот уж чепуховина, совсем заврались! – Он же был там, жизнью жертвовал, ему ли не знать, каково было положение в два часа пополудни. Австрийца подняли на смех, громкий хохот заглушил его слова.

Всяк был уверен, что карта мира осталась такой, какой он видел ее напоследок. Парни стали в круг, подхватили друг друга под руки и принялись ритмично раскачиваться. Слышались возгласы: «de la patrie», «будь спокоен», «ура», «evviva».

– Будет новая война! – крикнул кто-то у дальней стены.

Разгоряченная суматоха мгновенно замерла. Все недоверчиво переглядывались. Сплоченность круга распалась. Можно бы ожидать, что этот крик зажжет молодых солдат огнем воодушевления, но глаза разгорелись лишь у немногих. Роберт без труда догадался, что для этих немногих солдатское ремесло было профессией. Большинство же словно оцепенело. Вероятно, в нормальной жизни они избрали гражданскую стезю и форму надели только под давлением обстоятельств. Теперь они сбились в смущенную кучку, хмурились и переступали с ноги на ногу, будто не в силах сдвинуться с места. То один, то другой с надеждой поглядывал на дверь. Может, безмолвно обращался к Архивариусу, который выпрямившись стоял в дверях, а может, просто инстинктивно искал выход, понять невозможно. В коридоре толпилось все больше любопытных, они тоже шушукались о войне.

Бертле уже несколько раз теребил Архивариуса за рукав, пытаясь увести прочь, но Роберт качал головой. Он заметил, что активные элементы воспользовались растерянностью и замешательством. Заставили всех построиться по ранжиру, покрикивали на них, срывающимся голосом отдавали приказы. И остальные повиновались с каким-то зловещим автоматизмом.

В коридоре за спиной Архивариуса происходило нечто сходное. Звучали короткие призывы, в которых повторялись одни и те же слова: «Час испытания», «Народ с оружием», «Все как один», «За мир грядущего!», «Победа или смерть», «Гордая вера в Бога». Походный шаг. Казарма загрохотала. Из всех каморок выбегали взводы в стародавней форме, строились в колонны, через дальний выход выплескивались на улицу.

Архивариус, вокруг которого сохранялось пустое пространство, тоже вместе с Бертле очутился на песчаном поле, простиравшемся за казармой «сигма». Они молча шагали по озаренной тусклым светом рыхлой земле. Зыбкая грязно-желтая пелена расползалась меж землей и солнцем, не то пыль, поднятая марширующими солдатами, не то сернистое облако, совсем недавно напоминавшее детский змей. В этой пелене проступали полосы, медленно, ощупью двигавшиеся вперед, будто длинные паучьи ноги.