Город за рекой

– В конце концов, – сказал Роберт, – вы должны были уберечь не только свою жизнь, но и талант, большой талант, стержень вашего будущего развития.

– Я не очень в этом уверен, – обронил юноша.

– Нет-нет, – возразил Роберт, – уверенность была вам необходима. Помните, вы не раз говорили мне, что настоящих достижений ожидаете от себя только к сорока годам.

– Я и сейчас так думаю, господин доктор Линдхоф.

– Но… – начал было Роберт и закончил усталым: – Ну что ж.

– Вы полагаете, я выбрал слишком легкий путь?

– Мой юный друг, – сказал Архивариус, – скорее слишком трудный. Отчего вы покорно надели эту форму, противную вашей натуре? Отчего вовремя ее не сбросили?

– Моя жизнь, – отвечал юный Лахмар, – принадлежит императрице!

Роберт недоуменно посмотрел на него:

– Вот оно что. Энна.

– Поймите, – сказал юноша, – я вправе действовать только так, как подобает гражданину Энны. Именно мне нельзя иначе. Я был бы лжецом, если б сбежал.

Роберт кивнул.

– Понимаю, – с горечью сказал он.

– Но, – упрямо продолжил студент, – здесь не Энна. При всей древности и почтенности она – прибежище молодежи, место бескорыстной радости. Быть может, если мне доведется однажды пройтись с вами по городу, о котором мы знаем по рассказам, ведь вход туда нам заказан, – быть может, тогда я увижу, похож ли он на Энну и ведет ли след дальше.

– Мы, – сказал Роберт, – очутились на другом краю света, но вполне возможно, он все тот же. Я живу в центре города, – уклончиво сказал он, – хозяйничаю в большом Архиве с превосходными рукописями и документами, которые пришлись бы вам по душе. И ваши художественные легенды об Энне, наверно, тоже будут храниться там несколько времени.

– Вы так высоко цените мои писания, господин доктор Линдхоф, – сказал юноша. – Мне-то казалось, последняя моя работа понравилась вам меньше, чем прежние.

Роберт развеял его тревогу, заговорил о том, что можно бы подумать о некоторых изменениях и дополнениях к манускрипту, но сам себя перебил и в заключение только сказал:

– Почему бы свидетельству не быть фрагментом?

– Потому что фрагмент значит слишком мало, – отвечал Лахмар, – потому что ставшее зримым не заменит того, что осталось незримо.

Архивариуса пронзила боль печали о безвременно ушедшем из жизни юноше, который еще не пришел к осознанию собственной смерти и насильственно оборванной жизни. Так короток его след – словно от метеора, что, войдя в земную атмосферу, вспыхивает на мгновение в ночном небе. Вероятно, лишь немногие заметили сверкающий сполох, однако Роберт знал, что перед его глазами он не погаснет еще долго.

Лахмар извинился перед уважаемым ментором – так он назвал доктора Линдхофа, – что чувствует себя слишком слабым и не может сопровождать его.

– Я увижу вас снова? – на прощание спросил он у Роберта.

В глазах юноши читалось сомнение.

– Обязательно, – ответил Роберт, хотя чувствовал, что новой встречи не будет. – Мы останемся на связи… через Энну.

В чертах юноши еще сохранялся покой, когда он опять лег на каменную плиту и, скрестив руки под головой, доверчиво устремил взгляд на уходящую вверх колонну.

Когда Архивариус вернулся к сержанту Бертле, тот не мог скрыть нервозного нетерпения. Причиной тому была не только задержка из-за разговора Роберта с молодым солдатом. Сержант обратил внимание Роберта на серо-желтое облачное образование – с виду не больше детского змея, оно висело далеко на западном краю неба. Наконец-то нарушение однообразной синевы, подумал Роберт. Но Бертле усматривал в этом недобрый знак. Здесь ведь ничего не происходит без смысла и без намерения.

Роберт хмыкнул.

Они вошли в казарму «сигма». Сложенный из желтого кирпича высокий длинный прямоугольник казарменной постройки располагался на месте храмовой целлы. Продольный коридор, который с обоих, изрядно удаленных друг от друга концов упирался в каменную лестницу, разделял здание пополам. Этажи были настолько низкими, что, до половины приподняв руку, ты уже упирался в потолок. Отдельные помещения, куда сквозь узкие незастекленные проемы заглядывал тусклый свет, были одинаковы по размеру и меблировке. Внутри виднелись ярусные койки с соломенными тюфяками, сбоку – лавки, стол, стеллажи без ящиков и задней стенки, маленький умывальник, несколько крючков, рейки, аспидная доска возле открытой двери, стойка для деревянных ружей и сабель, одна-две скамеечки, фонарь. Все трезво и безлико, на виду, без тайны. Свободные поверхности беленых стен испещрены процарапанными надписями на всех языках и непристойными рисунками. Одни каменные каморки были переполнены, другие как будто бы пустовали. В оконные щели и бездверные входы постоянно тянуло сквозняком. Тем не менее каждого, кто, подобно Архивариусу, попал в казарму впервые, здешние запахи донимали не меньше, чем несмолкаемый шум, шаркающий, скрипучий, перхающий, – он шел отовсюду, и лишь изредка его прерывали усилившийся гул голосов, брань и иные первозданные звуки.