Город за рекой

Черепа солдат в оцепенении следили за происходящим. Многие тысячи вскочили, возбужденно показывая костлявыми пальцами на разрушение. Оно происходило почти беззвучно, грохот доносился как бы сквозь вату, в уши проникало только свистящее шипение, шорох, как от падения карточного домика. Над дымящимся полем развалин поднимались высоченные вихри цементной пыли, растертой глины и известки, лениво опадая наземь мелким песком. Языки пламени пронизывали вязкий дым, вокруг уже летели несчетные искры.

Вскоре занялся и громадный костер. Словно трут, вспыхивали прогнившие мундиры, пылала жухлая древесина винтовок. Гора брошенного оружия полыхала вовсю. Когда волна жара достигла до того места, где стоял Архивариус, он медленно отпрянул, не сводя глаз с огненной пирамиды.

По широкой дуге он обошел развалины храмов-казарм. Желтая пелена мало-помалу развеялась, и лучи закатного солнца потихоньку пробуравили холодную синеву неба. Когда Архивариус опять подошел к костру, где сгорало людское оружие за две с лишним тысячи лет, тот еще не угас, трепеща языками очистительного пламени. Мертвые солдаты разбрелись по полю. Оцепенение отпустило. Их фигуры, все больше и больше возвращавшие себе видимость реальности, широким хороводом кружили возле костра, где ложная честь и ложная слава их жизни медленно оборачивались пеплом. Они получили избавление. Морок исчез.

Они видели человека, который своим словом вызвал метаморфозу, расшатал камни и запалил костер, – он стоял, точно призрак. А они знать не знали, что это Хронист их города, вестник жизни на службе Префектуры. Небо сулило новую утреннюю зарю, и в ее лучах они станут безоружными духами, как он и сказал.

Сам же он размышлял, что бы сказали в Энне по поводу обрушения казармы «сигма» и, как он прозорливо чуял, всех остальных храмов-казарм, обрушения, случившегося без причинных связей, благодаря силам магии.

Заметив, что на нем по-прежнему оранжевая лента, которой его снабдили на входе в солдатскую зону, он снял ее и швырнул в костер, где от нее вмиг не осталось и следа.

Затем он отправился к себе, в город. Ему чудилось, что солдаты поют. Но пело его сердце, печально и доверчиво. Он стиснул кулаки и побежал. Немногие часовые на пути не обратили на него внимания.

Некоторое время в небе еще стояло серное облако, оно переместилось на противоположную сторону, с виду опять не больше детского змея. Когда Архивариус покинул казарменную территорию, которая вечером выглядела иначе, нежели утром, когда он сюда пришел, облако тоже исчезло. Никто из горожан его вообще не заметил.

XVI

Пока что всеобщая тревога, постепенно охватившая весь город, и обозначившиеся перемены почти не затронули уединение Старых Ворот. По крайней мере, у Роберта, когда он донельзя усталый вернулся с солдатской территории, было ощущение, что он находится на защищенном укромном островке, куда не достигают бурные события реальности. Он окунулся в прохладную тишину помещений, закрыл глаза, не желая больше ничего видеть и знать. Но то была иллюзия, длившаяся недолго.

Атмосфера в Архиве тоже вибрировала от возбужденного напряжения, от которого нервы уберечь невозможно. С виду все словно бы шло как обычно: мудрый Перкинг сидел над грудами бумаг и давал указания остальным ассистентам, составлявшим все новые списки. Почти все только и занимались списками, лишь в перерывах кое-кто был в состоянии, как обычно, обратиться к изучению старинных кодексов, к реставрации текстов, их переводу и комментированию. Число курьеров, снующих между Архивом и Префектурой, умножилось, шушуканье, шаги туда-сюда, беготня вверх-вниз по лестницам, подтаскивание и оттаскивание. Леонхарда, которому Архивариус поручил самостоятельно принимать прошения вероятных посетителей, особо подчеркнув, что сам он теперь должен без помех завершить свою работу, – Леонхарда тоже привлекали к каталогизированию, а иной раз и к спешному копированию, поэтому юноша перебрался в зал ассистентов, чтобы постоянно находиться у Перкинга под рукой.

Перед Архивариусом лежали раскрытые страницы хроники, по-прежнему нетронутые, ожидавшие его заметок. Он смотрел на чистую бумагу, будто страницы вдруг по волшебству могли наполниться всеми переживаниями и знаниями, что постоянно держали начеку его мысли. Но как только брался за авторучку, уже немного погодя в нерешительности снова ее откладывал.

Часто беспокойство гнало его в другой пилон к башенному окну, где он предполагал найти гостью, Анну, ведь она, как он думал, в любую минуту после кошмара той ночи могла вернуться и ждать его. Он даже спускался по плетеной лестнице, оставлял дверь в подвальном коридоре чуть притворенной, а люк в полу – открытым настежь. Но всякий раз, когда заглядывал в комнату, там царила пустота. Он беспокойно бродил по залам Архива, где трудились ассистенты и сновали курьеры, кивал Перкингу, который недовольно отрывал взгляд от своих бумаг, – то был мир из стекла, он находился не внутри, бродил вовне и чуть ли не мешал.