Город за рекой

Это представление ошеломляло, но одновременно дарило утешение, поскольку придавало всему тому, что вновь и вновь казалось бессмыслицей, некий план, некий метафизический порядок. Самоуничтожение, харакири, совершенное Европой в двадцатом христианском столетии, означало – если он правильно понял Мастера Мага – не что иное, как приготовление к тому, что часть света, именуемая Азией, снова заберет себе кусочек, который на время стал самостоятельным континентом. От тайных сил не могло укрыться, что притязания его людей устремлялись отнюдь не вовнутрь, а все больше вовне. Как одиночки, так и группы народов предпочитали бытию значимость, что в малом, что в большом. Попраны предостережения и советы ясновидцев и поэтов, опустошен мир мыслей и образов, пресыщены и пусты сердца и мозг. Так дух пришел в упадок, превратился из творческого средства в орудие разума и рассудка. Все больше и больше цель возносилась над подлинным смыслом жизни. Но однажды ложное самосознание непременно падет и погибнет. Словно трухлявые, прогнившие изнутри перекрытия, спорная часть света рухнет посередине.

Следуя ходу мыслей, которые Мастер Маг излагал как трезвые констатации непреложных фактов, Роберт ни секунды не сомневался в истине. Он чувствовал логичность, неотвратимость события, но в совокупности видел скорее образ карающей судьбы, что предстояла его стране, и по причине длительности своего пребывания в царстве мертвых не имел возможности заметить, что реальность на другом берегу пограничной реки день ото дня отчетливее обнаруживала все признаки этого процесса. Впрочем, он не нуждался в конкретном подтверждении, не в пример неверующим и бесчувственным, разучившимся понимать, что вся материя, вся так называемая реальность есть лишь воплощение идеи, включенной в жизнь.

Порой Архивариусу хотелось начать разговор, но он чуял, сколь неуместно нарушать безмолвные паузы. Нередко слова древнего Архиассистента казались ему ответами на незаданные вопросы, дополнением к собственным его мыслям, только на более спокойном уровне. Ни разу старец не обратился непосредственно к Архивариусу, ни разу не прибегнул к оборотам вроде «вам, разумеется, известно, что» или «вы, конечно, думали о» и проч. Хотя речь его оставалась безличной и обобщенной, Роберт чувствовал, что адресат ее именно он, что откровения о мистерии тридцати трех Посвященных, этих местоблюстителей евразийского мира, составляющих язычок весов смерти и жизни, были объявлены не просто так.

Плоский камень стен мало-помалу сделался прозрачным. Из земных недр Роберт мог наблюдать, как подбегают люди, похожие на подвижные картинки, и вдруг все они обернулись песчинками, перетекающими туда-сюда в песочных часах мироздания. Казалось, только и надо, чтобы в колбе всегда находилось и пересыпалось достаточное количество. Молодое становилось старым, старое – вновь молодым. В своей простоте процесс обретал нечто величественное.

Точно сквозь матовое стекло он видел страждущие людские образы, чьи краски блекли. В ушах шуршали жалобы из книг и документов Архива, шелестящие голоса мыслей, требующих очищения и бессмертия. Словно пузыри, они плавали в стоячем водоеме, взблескивали и с тонким звоном лопались. Воздушные тенета изображали жизнь, подобно тому как ледяные узоры на зимнем окне изображают природу. Роберт дышал толчками, ноздри трепетали. Он уже не отдавал себе отчета, словами ли наставляет его древний Мастер или сосредоточенным молчанием вызывает картины, возвещающие ему, что все знание не подлежит ни усвоению, ни изучению и существует лишь как духовное воспоминание земли. В несчетных разветвлениях своего совокупного фонда Архив казался вместилищем этого первозданного воспоминания. Мертвые берегли его для живых.

Между тем Роберт по-прежнему сидел в келье у ног Хранителя печати тайн, а перед верующим его взглядом архивные этажи над головой обрели прозрачность, но смотрел он сквозь них не так, как в стеклянном конторском здании фабрики. Он видел не посыльных, которые все поспешнее увозили давно хранимое добро Запада, нет, он видел, как одна за другой у стеллажей проступают тени, требуя сочинений древних. Подобно теплому сонному дыханию они витали вокруг застывших свидетельств предков, давних своих предшественников.

Скоро Хронист даже без объяснений сообразил, что дело шло о гостевых визитах живых людей, главным образом поэтов и провидцев, которые в часы творчества наведывались в Архив.

Словно грезящие сновидцы, двигались они по острой кромке меж безумием и сном. Искали истину, любой ценой, даже ценой собственной жизни, погружались в суть вещей. Стремились к благовещению и, подобно искателям родников, источали из одинокого утеса своего духа воду жизни, дабы напоить смертных, но в то же время многие до срока испивали горькую чашу смерти. Он видел, как движимые познанием исследователи в книжных кельях, эти каменщики свободы, регуляторы мысли, математики веры, добавляли к мирозданию новые кирпичи. И не переставали, наперекор анафеме и гонениям, наперекор рубищу еретиков и смертным приговорам.