Город за рекой

Тот, кто имел сказать что-то выходящее за пределы повседневности, сперва должен был сойти в промежуточное царство, заручиться там связью жизни и смерти. Его духу надлежало найти возможность отринуть телесную защищенность, дабы, витая в глубинах Архива, приобщиться к первозданному воспоминанию. И попадал туда не всяк, кому требовалось. Число таких, что уклонялись от этого условия и предпочитали в своих помыслах и славе оставаться на посюсторонней половине, было весьма велико. Бесконечно малую долю составляли те, чей дух, склонив главу, пил из источников и чья тень проступала на фоне священных документов и манускриптов Архива, чтобы насытиться здесь для нового Сегодня. Вот они-то, приходившие ночью из краев на другом берегу реки, а днем вновь туда возвращавшиеся, – они-то втайне и пользовались Архивом. Роберт понимал, что взору его открывался не измеримый срок его пребывания в келье, но одновременность множества мгновений сквозь века. Духи жизни, чье присутствие он созерцал, конечно же свершали в духе то, что ему, Хронисту мертвого города, приходится изведать во плоти. Он все отчетливее угадывал свою задачу.

Один удар сердца – и вереница картин погасла. Как прежде, он видел перед собой древнего старца, Мастера Мага: ссутулясь, тот сидел в своей просторной серебряной рясе, подол которой тяжелыми текучими складками падал на пол. Роберт вбирал в себя эту картину, эту холодную отрешенность позы. Облокотясь левой рукой о колено, Мастер Маг ладонью подпирал свою узкую голову. Кончики иссохших пальцев легонько прижимались к виску, словно были способны чуткостью своих нервов защитить тонкие, уязвимые жилки на лбу. Широкий рукав пышными складками соскользнул по запястью к локтю, обнажив часть худого предплечья. В выражении лица ни следа ободряющей доброты, оно окаменело от старости, от знания. Губы, которые так легко открывались, теперь были спокойно сомкнуты, в глазах мерцало терпеливое смирение. Они не нуждались ни в подтверждениях, ни в утешении, ни в надежде. Были насыщены смертью. И все же от него исходили свет, утешение, вера, и живой блеск окутывал говорящего и слушателя общей аурой.

Ясность этого образа осталась и когда Архивариус вновь сидел в своем кабинете на первом этаже Старых Ворот. Тревога ушла, сомнения утихли, пока он вел диалог со старейшиной мертвых.

Страх перед смертью, терзающий столь многих людей, никогда ему не докучал, если не трактовать тягу к смерти, какую он испытывал с юности, как бессознательное вытеснение такого страха. Анна уступила этой тяге. Но еще вопрос, была ли то жажда смерти, может статься, скорее страх перед жизнью. Может статься, его тоже привел гостем в промежуточное царство страх перед жизнью? Если вдуматься, тварный страх оказаться отданным на милость и немилось бытия – коренной вопрос всякого существования. Поставить его – значит найти решение. Для него решение, коль скоро оно есть, покуда не принято.

Когда Леонхард вручил ему два официальных письма, скрепленных печатью со знаком Префектуры, Роберт принял их спокойно, расписался в получении, вскрыл конверты и пробежал глазами содержание.

Помощник, ожидавший у двери, на цыпочках подошел ближе.

– Вы еще не покидаете нас, господин Архивариус?

– Странствует жизнь, а не мы, – ответил Роберт.

Леонхард оживленно сообщил, что освобождают все больше жилья как в верхнем городе, так и в нижнем. Он это заметил, когда ходил в гостиницу за обедом для господина Архивариуса. Комната, которую Архивариус пока там держит, тоже реквизирована.

– Она мне больше не нужна, – сказал Роберт.

Первоначально он хотел поселить там Анну, но этот план возник в обстоятельствах, которые уже отошли в прошлое. Сам-то он давным-давно перебрался в пилонную комнату Старых Ворот.

Леонхард спросил, не принести ли поесть, он все разогрел. Время обеда давно миновало, дело к вечеру.

– Дело к вечеру, – повторил Роберт и подошел к окну, откуда некогда наблюдал шествие детей. Улица с ее развалинами была пустынна, мертвые фасады бросали длинные блеклые тени.

– Шествие детей, – говорил Леонхард, – теперь намного длиннее, чем раньше, с каждым разом их число растет. И шагают они торопливее, быстрее, а народ почти на них не смотрит. Раньше им иной раз бросали цветы. Бумажные, конечно, как на празднике, но и этого теперь нет.

Архивариус опять сел за письменный стол.

– Много успели? – спросил он.

– Все летит как ветер, – тараторил юноша, – день и ночь катятся прочь тележки со старыми бумагами и книгами, я такого никогда не видал. Откуда что берется! И куда девается! И что́ теперь придется сызнова вычеркивать из каталогов… по-моему, даже Перкинг с его опытом и тот теряет обзор. Составляются списки за списками, помечаются галочками заголовки. Архив превратился в бумажную фабрику.

– Спешка, – заметил Архивариус, – заразила и тебя, Леонхард. Никогда я не слыхал, чтобы ты говорил так много и так быстро.

– Чуть не забыл, – возбужденно продолжал Леонхард, – Перкинг велел спросить у вас, господин Архивариус, надо ли ему проверять и подписывать списки отсева.