Город за рекой

– Такое случается впервые, – сказал Архивариус, – и еще вчера могло бы стать проблемой для моего нетерпения. Но вчера такая проблема не вставала. А теперь не имеет значения.

И, словно эта искренняя реплика вывела его в слишком уж приватную сферу, по-товарищески обсуждать которую с юным помощником представлялось покуда неуместным, он добавил, что сам переговорит с Перкингом на сей счет, и коротко распорядился немедля подать запоздалый ужин.

– Завтра, – сказал он в заключение, – разбудишь меня на рассвете.

Когда Леонхард вышел, архивариус еще раз перечитал оба письма.

Одно было от господина в сером цилиндре, который просил его присутствовать вместе с ним на большом смотре, куда завтра ранним утром приказано явиться части населения. Он задумчиво спрятал письмо в нагрудный карман.

Второе оказалось посланием Префектуры, о коем его уже предупреждал по телефону Верховный Секретариат. Речь шла о жалобе, поданной на Архивариуса и Хрониста кем-то из горожан. Она поступила в Секретариат некоторое время назад, но только сейчас была обработана и направлена ему в конспективном виде с пометкой, что, коль скоро возникнет необходимость, ему при случае до́лжно высказать свое мнение. Префектура, как таковая, в его свидетельстве не нуждается, однако в лице Верховного Комиссара в полном его распоряжении. Жалоба гласила, что Архивариус злоупотребляет своей должностью, поддерживая с некоторыми горожанами личные контакты, извлекая и обеспечивая преимущества себе и им, ибо по официально не оправданным мотивам намерен продлить срок их пребывания. Подозрения явно касались Анны и его любви к ней. Далее был затронут вопрос, исполняет ли он вообще обязанности и задачи Архивариуса, так как использует свое присутствие в городе скорее для удовлетворения собственного любопытства, а не затем, чтобы записывать и обнародовать свои наблюдения в текущей хронике. Автор жалобы назван не был.

В первую минуту Роберт посчитал автором своего отца, который таким манером решил отомстить ему и Анне. Но поскольку после злополучной встречи в доме Анниных родителей ничего о нем не слыхал, он, пожалуй, вряд ли еще был в городе. Правомочность дальнейшего пребывания здесь, которую он обеспечил себе искусной попыткой возобновить Аннин бракоразводный процесс, определенно утрачена, как намекнула сама Анна. Секунду он думал и о Кателе, ведь тому, вероятно, могло показаться, будто Роберт им пренебрегает, да и на ненаписанную хронику художник не раз намекал. Но эту мысль он сразу же отмел. Друг выказал недюжинную деликатность, когда знакомил Роберта с городскими обстоятельствами, которые поначалу угнетали его своей необычностью. Теперь он понимал робость Кателя, сдержанность и отчужденность, поскольку знал, что встретил его в облике умершего. Друг принадлежал к числу тех, кто дольше большинства других, мимолетных проезжающих, сохранял память о себе самом и потому довольно надолго задержался в промежуточном царстве. Быть может, его миссия состояла именно в том, чтобы дождаться прибытия Роберта, стать ему проводником наподобие Вергилия. Архивариус по-прежнему гадал, по какому критерию определяется длительность пребывания отдельного человека в этом царстве. Наследие Кателя теперь, наверно, удалено из Архива, но вряд ли это имеет касательство лично к нему. Роберт с удовольствием еще раз пожал бы ему руку, пока сознание не угасло и Катель не утратил окончательно имя и форму, с удовольствием подал бы ему еще один знак симпатии, последнее благодарное напутствие, теперь, когда постиг преображение. Какой стыд, что, злясь на себя, он мог перенести эту злость на друга и вообще связать его с полученным пасквилем.

Бертле? Его честолюбие произрастало из искреннего стремления вернуть потерянную жизнь. Неужели оно способно довести до мести? Давние отношения молодого француза и Анны были неясны, а ревность склонна к опрометчивости, не осознавая зла. Вдобавок у него хватало причин дать волю своему раздражению, ведь он долго и безуспешно пытался встретиться с Архивариусом, впору подумать, будто Роберт нарочно прячется. Вдобавок жалоба поступила еще до визита в казармы. Но его гуманная позиция, открытость и симпатия в ходе этой судьбоносной встречи опровергали всякое подозрение. Скорее уж можно было заподозрить кой-кого из просителей, получивших отказ, или какого-нибудь завистника из Анниных соседей.

Складывая письмо и убирая его в тот же карман, что и первое, он вдруг подумал, а не мистификация ли эта мнимая жалоба, не попытка ли Префектуры проверить, как он поступит. Хотя вряд ли, ведь власти не придавали данному инциденту важного значения, его чуть ли не по-дружески отнесли к сфере неприкосновенного, но как раз эта подчеркнутость вызывала недоверие.