Горожане солнца

Она повернулась. Между ними шли люди.

— Тем нельзя, — громко сказал Языков, — но ты — слышишь? — ты можешь приходить. Смотри, — он ткнул пальцем в мрамор пола, — вот здесь, если присмотришься, в камне — скелет допотопной рыбы. Прошепчешь в рыбу, где тебя ждать, и кто-то из нас придет! Это узел эховой сети. Заглядывай, если что! Поиграем!

Он хотел что-то добавить, да махнул рукой и отвернулся. Приехал поезд, Мишата зашла. Одноглазая девочка продолжала смотреть. Мишата выбрала место в самом конце вагона, чтобы запах ее не долетел до людей, двери закрылись, поезд поехал. И пока одноглазая не скрылась, она все смотрела сквозь стекло на Мишату своим пристальным, беспокойным глазом.

Глава вторая. Рассказанная на бегу

Эх, что ж Мишата не догадалась поесть с утра? Живот теперь просто слился. Злой парк, озаглавленный острою крышей, нашелся сразу, но дивные кушанья преграждали путь.

Еда смотрела из окошек будок. Целые мясные башни вращались и потрескивали на хитром своем зайцепеке. Люди, расставив ноги, навалясь на столики возле будок, ели руками. Жирные обрывки бумаг и капли подлив осыпали столики и землю вокруг.

Чуть дальше, через дорогу, пестрела решетка парка, и вдоль нее тоже были усажены люди, и ели, и мусорили. Мишата шла медленно, чтобы наполнить себя хотя бы воздухом, окрашенным пирогами и запахом мясных скворешен… Но, спохватясь, она все это выдохнула и перешла дорогу.

Непонятные это были люди. У некоторых в руках не было ничего, а рты тем не менее жевали без устали. Одна девочка куски хлеба привязывала на веревочку. Большой человек ел яблоки, но не доедал до конца, а всю середину выбрасывал и брал другое.

— Да хватит! — прикрикнула на себя Мишата и остановилась у входа в парк.

Толстый болдуин в синей одежде преградил ей путь и сказал:

— Билет показываем.

Он выслушал объяснения Мишаты, что она идет не гулять, а по делу и обещает, все сделав, выйти назад, и повторил:

— Билет показываем, — да таким противным голосом, словно передразнивал сам себя. Не увидев билета, он сразу потерял интерес к Мишате, поверх ее головы уже тыкая глазами другого посетителя. Мишата отошла.

«Вот неприятность, — думала она, оглядываясь. — Одна надежда: он очень толстый, устанет, может быть, и уйдет? Поесть бы мне, — сказала она себе, опять бредя вдоль скамеек с людьми. — Ишь, выбрасывает серединки! Наелся, ну и не брал бы другое яблоко! А девочка все привязывает… Зверей, может, хочет кормить?»

Из-за решетки пахло зверями.

И Мишата сказала девочке:

— Жалко хлеб зверям отдавать. Давай лучше сами съедим! А зверям отдадим серединки, которые тот земляк набросал.

— Ты этот хлеб будешь есть?

— Да, буду, а что?

— Нет, честно будешь?

— Ну да.

— Ну, на, откуси!

И девочка сунула хлеб прямо к губам Мишаты.

— Давай, кусай! Ну?!

Мишата немного отвела голову и вгляделась в хлеб. Это были два куска, положенные друг на друга, а между ними торчал черный комок волос. Мишата посмотрела на девочку. То были ее волосы.

Черные-пречерные, те же, что и в хлебе, волосы девочки торчали густой копной. Кое-где в них, как огоньки, виднелись заплетенные ягодки рябины. Одна ягодка качалась у самых губ, и девочка нетерпеливо отдувала ее и отплевывала, не сводя при этом с Мишаты диких зеленых глаз.

— Давай! Ам! Ам! — лаяла девочка и тыкала Мишате в губы. Запах был кислый, едкий, совсем не хлебный.

— Да это плохой, кажется, хлеб, — сказала Мишата.

— Ну да, плохой, — сразу согласилась девочка, успокоилась, уселась и продолжила завязывание. — А что же ты тогда? Думаешь, я больная, хорошим хлебом кидаться? Я этот в луже нашла.

— А волосы зачем положила?

— Для зловония, чудачина! Это же селитрованный хлеб! Видела, в террариуме сыпят под лианы? Селитра, поняла? Растворяешь в воде, вымачиваешь хлеб, потом сушишь — всё! И волосы еще добавляются. Потом с этим бутербродом куда хочешь. От него дымовуха — ух!!! Можно полный театр народу выкурить. Но мне не этого надо.

— А зачем тогда?

— В колодцы.

— Зачем?

— Исследование проводить. Поможешь.

Она вскочила и дернула за собой Мишату.

Ноги девочки, в рваной цветастой юбке и деревянных башмачках, барабанили по дороге быстро-быстро. Она держалась очень прямо, расправив плечи, как настоящая королева, а руки ее отводили с дороги зазевавшихся земляков. Волосы мотались и прыгали, и было не видно, где выстрижено для бутербродов.

— Вонючие бутерброды я изобрела, — резко говорила девочка, поворачивая лицо к Мишате. — Попробуй выдай секрет! Ясно?

— Да мне и некому выдавать, — успокоила ее Мишата.

Они остановились возле квадратного колодца.

Невысокий, он стоял вплотную к стене злого парка и хранил следы оборванной сетки. Вниз уходили железные ступеньки.

— Сейчас такое увидишь! Если я, конечно, не ошиблась в расчетах. Вот карта, держи наготове. Я опускаю. Давай, поджигай. Что? Спичек нету? Откуда ты взялась, вообще? Ладно, на, я сама подожгу, а ты опускай тогда.

Она достала спички и подожгла хлеб. Раскаленный лишайник пополз по хлебу, повалил густой дым.

— Ну!

Мишата осторожно ослабила веревочку, и хлеб поехал во тьму колодца.