Горожане солнца

— Ты преувеличиваешь, — сказала Мишата, — телесный холод так легко не присваивается.

— Однако, если я тебя поцелую, у тебя губы заиндевеют.

— У меня в любом случае нет, на меня не действуют земные виды мороза.

— Тебе губы отшибет в одну секунду.

— Да нет же. Давай попробуй.

Мишата присела перед Ниткой и приблизила к ней лицо. Нитка глядела неуверенно. Голубенькие слабые ее губы шевельнулись:

— Только недолго.

Мишата поцеловала ее и ничего необычного не почувствовала.

— Видишь, всё по-нормальному.

— Ты просто не успела, — прошептала Нитка, — холод только сейчас выступает.

Тогда Мишата снова нагнулась, задержала дыхание и прижалась к ее губам. Ничего не чувствовалось, кроме шершавой кожи. Мишата ждала долго, пока хватало дыхания и терпения сидеть согнувшись в неловкой позе. Наконец оторвалась и сказала с улыбкой:

— Послушай, всё у тебя в порядке.

Нитка сидела бледная и не поднимала глаз. Потом тихо сказала:

— Я твоего тепла тоже не почувствовала. Это не у меня всё в порядке, это у тебя что-то не в порядке. Ты страннее всех нас.

Глава пятая. Впервые отчетливо слышится тиканье

Настал вечер. На огне выкипал компот. Он плескал, дрова шипели… Яблочный и грушевый пар подымался под купол.

Отверстие люка, над которым недавно сидели Мишата с Ниткой, померкло. Мишата лежала, пристроив ноги к горячему боку ванны, лицо обратив в высоту. Она решила дождаться момента, когда отверстие совсем почернеет и в нем выступят звезды. Они должны были появиться: вечерний ветер изорвал облака.

На ногах находился один Гусыня, огромной палкой перемешивавший варево.

Это он придумал компот. Они с Самоделкиным лично обколотили две груши и две яблони на аллее и, торжествуя, явились с набитыми пакетами. А вместо сахара принесли сахарной ваты, которой удалось наловить на ветру.

Гусыня собирал с поверхности компота мелкий мусор, пробуя, довольно мычал и дул на обожженные пальцы.

— Восемь машин разбомбили, — делился он со всеми, но никто на него даже не смотрел. Он заговаривал об этом в восьмой раз. — Я залезаю на грушу, — рассказывал с радостью Гусыня, — такую, чтобы пара машин внизу стояла. И главное — мощно тряхануть… чтобы удар был кучный, чтобы груша разом всеми фруктами ломанула… По капотам им, буферам, по башкам… Как сирены завопят! Как жильцы побегут!

— Да затырьcя, дундук! — закричали несколько голосов. — Невозможно по сотому разу!

Гусыня обескураженно молчал, ворошил рыжие космы. Но обиды его хватало на недолго. Через несколько минут он опять начинал рассказ.

— Это у четвертого дома, что ли? — печально спросил наконец Соня.

— Ну да, — обрадовался Гусыня, — его самого.

— Что же ты, дышло, жильцов-то свирепишь? — брезгливо спросил Соня. — Это же самый близкий к нам дом. Не мог отойти хотя бы на квартальчик подальше?

— А где там груши? Где?

— Тебе, что ли, груши дороже крова? — со злостью спросил Соня. — И ведь знаешь, что жильцы и так волчатся на нас. Ведь сам по ним слюнявые пузыри пускал! А потом в результате что было — помнишь? Хочешь повторить? Чтобы тебя на этот раз поймали и отправили в вечные грузчики, эскалаторы вертеть или на фабрику календарей?

— Это Пушкин придумал пузыри! — закричал Гусыня и бросил палку в компот, а руки отер об голову. — Он пушку смастерил Световую эту дурацкую!

— А кто придумал плевать на нее, чтобы слюни кипели? Не ты? — поинтересовался Соня.

— Пушкин тоже! — Гусыня швырнул грушей в направлении Пушкина.

— Не ври. Пушкин воспитанный. Он ни разу в жизни не плюнул.

Мишата повернула голову к Пушкину. Тот тихонечко сидел и, ни на кого не обращая внимания, читал. Книга еле заметно покачивалась у него на руках, по строчкам бегал стеклянный шарик. Этот способ с шариком умел только Пушкин. Буквы выскакивали внутри шарика увеличенные и к тому же подсвеченные, ведь шарик собирал в себе свет. Так читать можно было даже в очень темных местах.

Мишата подобралась и заглянула в книгу, которую читал Пушкин. Книга была по небологии: след груши пересекал изображение созвездий.

— Это здесь ты книгу нашел? — спросила Мишата. Пушкин посмотрел на нее и кивнул с недовольным видом. — А мне говорили, здесь не валяется ничего интересного.