Горожане солнца

Стояла уже ночь, и единственный на весь сад фонарь Ослеплял защитников своей белесой радугой. Зато бредунам, напротив, прекрасно была видна стена с черными мишенями окон. Точность стрельбы бредунов росла, Сонины же пули не давали никаких плодов попадания.

— Да рассади ты фонарь, — посоветовала Фара.

Соня стал стрелять по фонарю. Трудно было угодить под колпак, прямо в белую щель, откуда оскалилась лампа. А метатели били все метче. Бутылочная шишка расцвела у Сони под глазом… куском асфальта Фаре зашибло локоть… пакет кислятины ударил в Бомбелину и забрызгал ее банты.

Но тут, наконец-то, лампа взорвалась и кроваво померкла. Как взвыли внизу бредуны!

В первый миг защитники растерялись от мрака, но скоро проступили для них очертания обыкновенного мира, и радостный крик озарил лица измученных детей.

Новый мир освещался луной, что летела в дырах дождя, и ветер продолжал его комкать и гнать, и дыры росли, давая довольной луне дорогу. Огромная тень Планетария наискось перегородила поляну, и все бредуны оказались на свету, отчетливо видимые на серебряной траве, а оборонная выпуклость Планетария скрылась во тьме, и метатели потеряли цель.

Соня и Фара, Бомбелина и Нитка, Пудра и Опахалов ударили залпом битого кирпича по вражьей каше, по грязи, ребрам, лбам и доспехам бредунов. Но увы, как ни ревели, ни ныли ослепленные бредуны под градом стрельбы, ничто не могло остановить их. Они ползли неуклонно — так растут древесные корни.

— Что ж, — молвил Соня, — настало время метеоритного боя.

Он оборвал с метеорита табличку и бросил вниз. Мелькнув, бумажка скатилась по воздуху и замерла беленькой точкой. Вслед за ней Соня обрушил метеорит.

Камень вышиб искру из кроватной спинки, звякнула ночь. Это словно дало бредунам команду. Притихшие было, они заволновались, приподнялись разом и всей огромной массой полезли на стену.

В первые секунды показалось, что вялые, слизистые бредуны присосутся к камням и начнут восхождение будто улитки. И правда, многим удалось расплющиться глинистыми животами и немножко всползти по стене. Однако они неизбежно съезжали обратно или, немного повисев на месте, с тусклым чавканьем отлипали и шмякались на головы нижних. Среди бредунов нарастало странное завывание, блеяние, бормотание. И вдруг в общем нытье стали различаться слова.

— Пусти-и-те нас, — тянулось снизу, — пусти-и-те, всем хватит места…

— Сидели бы в своей канализации! — звонко крикнула Фара. — Чего к нам полезли?

— Нас га-а-ды зае-е-ли… — ревели бредуны, — га-ады задуши-и-ли…

— Так вот оно что, — пробормотал Соня и указал Фаре на обрывок змеи, валяющейся под ногами среди прочих Ошметков. Фара затряслась от злости.

— Га-а-ды истязу-у-ют, — стонали бредуны, — пусти-ите, не тро-о-нем…

— Так вот это что за гады! — завопила Фара. — Да вы их гаже в сто раз!

Она в ярости схватила и швырнула в бредунов метеорит. Бросили и Соня, и Нитка, и Бомбелина нагнулась. Махнул рукой, отбивая летящий огрызок, Оплеухов… Беспорядочный стук запрыгал в ночи.

Куски лунных кратеров, остывшие брызги звезд, бутыли с межпланетным газом, ключи и замки от ракет, выпиленные из драгоценных камней стекла старинных телескопов, гири для борьбы с невесомостью, старая билетная касса — все обрушилось на полчища врагов, но не смогло остановить нашествия.

Они лезли, лезли, и вскорости нечего уже стало кидать.

Тогда выпрыгнул угрюмый Пушкин, поджег и раздал всем полиэтиленовые факелы. Гудя, устремились вниз раскаленные ручьи полиэтилена, горящие синие звезды. Но бредуны лишь почесывали места, куда укусила их злая капля, отмахивались, как медведи от пчел… И продолжали ползти наверх.

Тут минута усталости настала для детей. Злобно белело Сонино лицо, расползлись губы у Бомбелины. Ниточка всхлипнула. Мерзкими словами тошнило обкиданного Оплеухова. Пушкин, не сказавший ни слова, и Мишата, которая единственная ни разу не взяла камень, молча смотрели в лица друг другу.

— Весь я порохом пропах,
целый день пих-пах, пих-пах, —

в бреду распевал Гусыня.

Кто-то нервно рассмеялся… Апатия охватила всех. Отогнать бредунов было, видимо, невозможно. Но и самим бредунам, тупо возившимся у подножья, надеяться было, очевидно, не на что. Штурм провалился, теперь предстояла изнурительная, тоскливая осада.

Мишата сказала:

— Пойдемте попьем чайку, а то совсем потухнет костер. Все равно тут, в окошке, мы сейчас не нужны.

— А ведь я испугалась сначала, — призналась себе Мишата.

Главное, что она испытывала, — печаль и утомление. и Мишата сказала стучащей зубами Фаре:

— Ведь еще ничего не кончилось! Ты не размякла?

— Сама ты мякла! Со мной все отлично.

— Пойдем поднимемся пока на купол? Оглядимся.

Висела маленькая ослепительная луна, и все серебро над Мишатой и Фарой сияло. Они прислонились спинами к куполу и стояли, раскинув руки, закрыв глаза, чувствуя, как и спереди, и сзади проникает им под кожу прохладный лунный загар. Кишение бредунов внизу неслось равномерно. Мишата стояла, Вслушиваясь, и вдруг поняла, как далеко углубилась ночь.