Горожане солнца

«Весь город давно спит, одни мы шумим, — подумала Мишата, — но мы тоже скоро уляжемся…»

Она открыла глаза и оглядела горизонт. Нет, город спал не полностью, в ближайшем к Планетарию доме горело несколько окон. И еще увидела Мишата главную аллею Планетария, обведенную лунным светом, узорные ворота в ее конце, причудливые тени на дороге и травах, два закрытых грузовика без огней, тихо подъезжающих к воротам и на колеса наматывающих узоры тени.

Любопытство и удивление вызвали эти грузовики, с такой вежливой осторожностью подкатывавшие.

Сбоку у одного было написано «Почта», а у второго — «Хлеб», будто кто-то решил поддержать осажденных в крепости детей письмами и едой.

Морды у грузовиков были самые простодушные. И вели они себя не как другие: вместо того чтобы с храпом напирать и коптить, деликатно, беззвучно медлили… Мишата покосилась на Фару. Та стояла не шевелясь. Вдруг, не двинув ничем, кроме руки, она схватилась за Мишатино запястье. И еще прежде, чем Мишата осознала, как ужасно изменилось Фарино лицо, она содрогнулась от этих пальцев, буквально за миг ставших холоднее льда.

А в следующий миг передний грузовик вспыхнул бело-синим огнем и с диким воем ударил ворота.

Створки чугунных бревен выгнулись и разлетелись, как крылья бабочки. Разрывая блеском и ревом ночь, грузовики отшвырнули аллею и вломились в сад.

Подобно волне отлива, прокатился от Планетария Вглубь вой обреченных бредунов… Стреляя грязью, передний грузовик развернулся, приотъехал назад, а потом с разбегу только что ушибленной мордой ударил в Планетарий, пробил его, ушел в него носом, лбом, затылком до плеч. Купол подбросил Мишату с Фарой, кинул их к самому люку. Перед прыжком в темноту Мишата глянула вниз и успела увидеть, как сыплются наземь из кузовов черные бобовики, пехота Часов.

Глава десятая. Мишата и Фара опять идут вброд

Едва скатившись по лестнице в коридор, они были сметены общим бешеным бегством.

Соня совершал огромные скачки с таким видом, будто исполняет важный и серьезный труд; падал, скользя на бумагах, Пушкин; плача, держались за руки Нитка и Бомбелина; спотыкалась Пудра, семенил Самоделкин, орал Опахалов, полз Оплеухов, волочился Сказалдов, и последним топал Гусыня, по такому случаю даже очнувшийся от бреда.

Почему все бежали в одну сторону, в сторону своих постелей, хотя умнее было бы рассыпаться, спрятаться в бессчетных тупичках и комнатах здания? Почему изменили им навыки беззаконной жизни, не помог охотничий опыт, отказал рассудок, покинуло мужество? Потому, что слишком внезапно и безнадежно изменилось их положение и, ослепленные ужасом, они позабыли все, кроме желания закрыться с головой одеялом…

— Прут, прут уже по лестнице! — надрывался Оплеухов, в безумии тыча назад.

Там, в темноте, с кошмарной четкостью звучал стук часовщиков, спрыгивающих на закиданный дрянью пол метеоритного зала.

Как только выдержал веревочный мост под толпой детей, ошалело рвущейся ко спасению? Цепляясь, срываясь, воля, они ссыпались в яму — а тем временем огромную пустоту купола уже пробили лучи фонарей.

Один Гусыня задержался в этот миг на мосту. Он собирался уже прыгать, но, почуяв на спине горячие глаза фонарей, обернулся.

Часовщики выбегали к обрыву. Гусыня крикнул и замахнулся на них… Часовщики замерли, но замешательство охватило их не перед Гусыней, а перед мостом, повисшим на тонких веревочках.

Один часовщик уже примерился шагнуть, но Гусыня, поняв его страх и ухватясь за перильца, принялся со всей силы раскачивать мост.

— Крыла-а-атые каче-е-ели!!! — орал Гусыня, растопырясь и летая как на качелях…

Дети, задрав головы, с ужасом смотрели на фигурку, мечущуюся под куполом в перекрещенных лучах фонарей.

— Разлетайтесь кто куда-а-а! — пел Гусыня. — Бегите, кочерыжники! Спасайтесь, балабаны!

Но секунда шла за секундой, медлили бобовики, Гусыня носился над пропастью, а дети не двигались с места…

Тогда дверь, завершающая лестницу через зал к оркестровой яме, раздулась, усмехнулась и лопнула, и отряд бобовиков, что ворвался в Планетарий через пробитое грузовиком окно, обрушился на детей.

И тут Фара опомнилась. Остальные, вопя от ужаса, бросились из ямы наверх, в кресла, чтобы укрыться в их низких зарослях, одна лишь Фара осталась на месте, присела и дернула Мишату за волосы.

— Умри, — произнесла Фара угрожающим голосом.

Мишата поняла: разбегавшиеся по залу дети рассеивали внимание ловцов. Лучи, сперва сошедшиеся на яме, метались теперь во все стороны. И настал момент, когда яма опять упала во тьму.

Фара пала на четвереньки и рванула доску библиотечного шкафа Пушкина.

Дико колотя ногами, Фара пролезла вовнутрь. Мишата на секунду оглянулась.

Она еще увидела, как Гусыня, остолбенев, уставился вниз и как первый часовщик, быстро пробежав мост, хлопнул Гусыню усыпляющей дубинкой по голове; увидела, как кто-то бьется, словно птица, пытаясь вырваться из луча… Ее настиг вопль Фары.

Мишата извильнулась и только успела задвинуть доску, как луч света прошел по тому месту, где Мишата только что стояла, и позолотил щели.