Горы дышат огнем

Они старались не обижать родных мест, да и можно ли было сказать плохое слово об этих селах-бунтовщиках, но Алеша все же намекал, что в Копривштице есть и реакционные элементы...

— Э, вот мы их там и прикончим! А ты знаешь, сколько людей нас ждут? — не отступал Детелин.

Каждый боец имел свое решение, но командирам надо было принять единственное. Самое лучшее. К Копривштице, Стрелче, Панагюриште, окрестным селам через снега, собачий лай, человеческую низость — и конечно, через большую преданность! — шли наши разведчики... Под Стрелчей одна группа захватила трех сторожей. Сторожа, как и лесники, были довольно жалкими представителями государственной власти, но могли стать и опасными для нас — они отлично знали все тропы. Вот и эти наверняка отправились пронюхать, где мы. В самый раз работа для Бомбы, а наш Святой Петр любил сам решать, кого послать в рай, а кого — в ад. Но сторожа эти были отчаянными бедняками, которые ничего не имели, кроме кучи оборванных детишек. Всегда, попадая в наши руки, враги начинали умолять о пощаде ради их детей, понимали, собаки, что этим могут уговорить нас. И самое главное: они чистосердечно рассказали все, что знали, так что Ильо, посоветовавшись с товарищами, решил отпустить их. Он дал им предупредительные письма к старосте и командиру охотничьей команды (потом те горько раскаялись в том, что не прочитали письма внимательно).

Часовой, стоявший на южном посту, привел двух дрожавших от страха парней. И часовой их перепугал, но больше всего пугало их то, о чем они рассказывали. Их прислал Ватка, ятак из Стрелчи, чтобы предупредить нас о появлении карателей. Парни улыбались во весь рот, когда мы принимали их в партизаны: пастушата, мало хорошего видели они, и радость их была по-детски чистой. Звали их Румен и Слави (надо было обоим дать имя Румен — такие румяные они были).

С Баррикад мы вместе с ними смотрели вдаль, и картина становилась все более ясной.

И все более тревожной.

В Стрелче остановились башибузуки из охотничьей команды 9-го пехотного полка, в Панагюриште — из 27-го Чепинского. Не на богослужение пришли они и не фруктовые деревья подрезать — это они недавно отрезали головы патриотам, а теперь вовсю пьянствовали. Так мы узнали о разгроме родопчан, о трагическом бое на Эледжике, о том, как были разбиты четы отряда имени Васила Левского. Тогда до нас не дошла еще вся правда о героической драме антонивановцев. Мы не хотели верить запоздавшим вестям, но нас не покидало ощущение чего-то ужасного, еще неизвестного. «Охотники» показывали фотографии голов партизан, только голов, «потому что трупы были закопаны стоя», добавляли посланцы Ватки. Этому трудно было поверить.

К Пирдопу и Златице направлялся охотничий отряд 6-го пехотного полка. «Охотники» намеревались остановиться в Копривштице. Официально жандармерия еще только формировалась, но фактически она уже существовала — именно эти «охотники» вызывали проклятия женщин и ненависть мужчин.

Мы должны были не только избежать внезапного нападения, но и первыми нанести удар, чтобы помочь антонивановцам. Но не знали мы, что уже поздно...

Были у нас разговоры о том, что мы, дескать, сами лезем волку в пасть, надо подождать, пусть сначала растает снег, потому что эти проклятые следы нас выдадут, а вот потом бей врага, не давай ему опомниться! Но эта точка зрения популярностью не пользовалась.

Командиры и сами ходили на разведку, подробно расспрашивали разведчиков, кроили и перекраивали планы действий. Бойцы не знали всего о нависшей над ними опасности и только догадывались, какое решение будет принято: Копривштица!

Теперь, зная факты, мы выдвигаем соображение, которым мы тогда не руководствовались: это первый город, освобожденный партизанами! Тогда мы этого не знали. Да, для нас он был первым. Но более важным было другое: мы ясно понимали, какое громогласное эхо вызовет освобождение Копривштицы — места сбора гайдуков, города, где началось Апрельское восстание, центра повстанческого движения в тревожный период после сентября 1923 года.

И если мы в чем-то ошиблись, так это в том значении, которое приписывали предстоящей операции. История увидела в этой ранней свободе Копривштицы более великий смысл.

Решали не только командиры. Партизанский лагерь кипел от предложений и споров:

— Ну, снесем им голов пятьдесят!

— Хватит тебе, давай говорить всерьез!

— Куда уж серьезней? И Бенковский сказал: чтобы вернуться в Копривштицу, надо уничтожить сотню богатеев!

— Но ведь он их не убил, правда?

— Ему не хватило на это времени. Мы должны покончить с реакцией, и не только в Копривштице!

— Да что вы себе думаете: на две тысячи человек — пятьдесят убитых? О нас такое расскажут в мире, да и ЦК нас не похвалит! Мы не гитлеровцы.

Число жертв уменьшилось до тридцати. И снова разговоры о гуманизме (никто не возражал — абстрактном!), о революционной чистоте. Число жертв уменьшилось до двадцати.

— Это же все-таки не бараны!

— Какие бараны — волки они!

— Ну, так уж и волки! Пусть мы уничтожим пятерых, но таких, которых все осудят!

Число жертв уменьшилось до десяти...