Горы дышат огнем

Огоньки мигали, бледно-красные, одинокие. Скоро шоссе привело нас в тесную улочку. Копривштица!.. И никакой торжественности, колокола не бьют. Холодные, глухие утренние сумерки. Почему-то тяжело на душе. Что это — предчувствие опасности или горькое чувство от того, что ты здесь будешь всего лишь мимолетным гостем? Мобилизуешь всю свою решительность и спокойствие, а на душе все-таки остается какой-то осадок... Отодвигается занавеска, высовывается и испуганно скрывается чья-то взлохмаченная голова.

Мне хотелось броситься вперед бегом, но Максим, чтобы снять напряжение, вел нас только быстрым шагом. Впереди показались два вооруженных человека: очевидно, караул, выставленный на шоссе к Стрелче, посчитал, что исполнил свой ночной долг, и возвращался в участок. Мы немного замедлили шаги, а мне хотелось мчаться, и я уже второй день подряд все повторял про себя: «Если вы, братья, настоящие патриоты и апостолы свободы, то следуйте нашему примеру...» Я измучился, безуспешно стараясь вспомнить все слова «Кровавого письма»[119], но слова «Если вы, братья, настоящие...» помнил точно. Группа Чавдара, бенковца, отправилась, чтобы окружить дом городского головы, другая группа свернула влево, чтобы арестовать Ивана Рашкова, третья спустилась вдоль реки к дому Гавриловых.

Я спешил вместе со своей группой к назначенной нам цели, но сейчас не могу избавиться от чувства, что присутствовал во всех группах. Ведь каждый из нас думал: «А что происходит там?..», да и сколько потом я выслушивал рассказов уцелевших участников этой операции, видел фильм с четкой композицией, более четкой, чем она была в действительности. Со временем мы начинаем видеть себя со стороны все более умными, более умелыми... Эти слова должны не поколебать доверие к моему рассказу, а усилить его...

Мы знали, какие силы могли нас встретить: десяток полицейских, четверо сторожей, пятнадцать мобилизованных — ночной патруль, и еще пятьдесят вооруженных бандитов — «общественная сила». Совсем немало, только они не должны были успеть собраться. В этом-то и было все дело — упредить их.

Наш Стефчо, подняв воротник черного пальто, засунув руки в карманы, неотступно следует за этими двумя из караула — кривая улочка позволяет это делать. К нему присоединяется высокий Гроздан, на нем новая унтер-офицерская форма, блестящие сапоги. Дойдя до почты, Стефчо и Гроздан обращаются с каким-то невинным вопросом к мерзнущему там часовому, моментально выхватывают пистолеты, забирают винтовку. Часовому это кажется просто злой шуткой: ведь один из подошедших — настоящий унтер-офицер, а второй — типичный агент. Часовой просит вернуть ему винтовку, иначе его отдадут под суд, но Стефчо шипит со злостью: «Замолчи! Взялся гадов охранять! Дурак! Я тебе покажу винтовку!»

Группа Иконома уже перелезла через забор, перебежала двор и, забравшись в окна, врасплох захватила дежурного телефониста. Бай Горан, взглянув в окно, доложил: «Порядок!» Он и Детелин теперь начальники станции, ничего, что они в этом деле ни бум-бум — под их руководством телефонист будет отвечать: «Все в порядке...»

Стефчо и Гроздан приближаются к полицейскому участку. Гроздан в отряде со вчерашнего дня, а минувшую ночь он провел в полицейском участке. Его приняли там с доверием, как сверхсрочника, унтер-офицера из соседних Душанец, и он все разузнал. Вслед за Стефчо и Грозданом двигаются Максим, Кара, Орлин, Мильо, Вихрь. Незаметно подкравшись к участку с тыла, выскакивают бенковцы Странджа, Лебедь, Велко, снимают часового, врываются в одну комнату, Стефчо и Гроздан — в другую. Холодно, тонко звенят стекла: оставшиеся снаружи просунули через окна дула внутрь: «Сдавайся!» Можно было обойтись и без этого, но уж очень это эффектно, даже кровь стыла в жилах.

Полицейский участок мы захватили без единого выстрела. Это был тот же самый конак[120], на который напал Каблешков 20 апреля 1876 года. «...Знамя развевается... ружья гремят... и юнаки целуют друг друга...» Поцелуи будут позже.

В соседнем доме оказались жандармы. Подняли руки, просят сохранить жизнь.

Всего лишь за несколько минут до нападения караульный начальник выглянул наружу и произнес такую фразу: «В эту пору лесовики входят в села». Узнал он это не по звездам, у него уже был опыт: это его мы раздели в Смолско, после чего начальство и направило его сюда.

Вскоре мы уже заняли общинное управление. Группа партизан блокировала шоссе, ведущее к Пирдопу.

Двадцать четвертое марта тысяча девятьсот сорок четвертого. Рассвет застает в давнишней столице болгарской культуры и свободолюбия партизанскую власть. Я счастлив видеть это...

Мы сдерживали себя, старались действовать спокойно. Все кончится хорошо, я уверен в этом, но будь внимателен, ты за это отвечаешь, надо, чтобы кончилось хорошо! Общинное управление было закрыто. Мы взломали двери.