Сдается мне, что жалость и сострадание, которые многие испытывают к старшему сыну, читая его укор «ты мне никогда и козленочка не дал», во многом обусловлены тем, что в нас очень остро и болезненно отзывается чужая недолюбленность. Ведь в нас самих очень много этой чисто человеческой боли.
Отношения старшего сына с отцом переносятся на «благодатную» почву собственных отношений с родителями, которые, чего греха таить, часто оставляют желать много лучшего. И проблема недолюбленности, того самого не выданного козленочка, не устроенного праздника, недоданного внимания, у многих стоит очень остро.
Но.
Этот перенос отношений старшего сына с отцом (равно фарисеев с Богом) на свои отношения с родителями неверен. Это, как бы сказать, получается эмоциональный омоним.
Звучание эмоции и чувства вроде бы одно: ты мне не дал козленочка, любви, внимания. Но наполнение у этой эмоции и этого чувства у старшего сына из притчи и у тех, кто его жалеет, очень разное.
Старший сын – это фарисеи. Эти «бедные недолюбленные» в миг рассказывания притчи стоят вокруг Христа и зубами на Него щелкают, злобясь, что Он принимает грешников и ест с ними (
Проблема старшего сына (фарисеев) вовсе не в недолюбленности Богом. Реальность вокруг Христа это отчетливо подчеркивает: фарисеи негодуют не потому, что им любви не хватает, а потому, что эта любовь проливается на тех, кто, по их мнению, ее совершенно недостоин – мытарей, блудниц и прочих нечистых по Закону грешников.
Основная «нота» их претензии – «зачем Ты с ними так добр?!», а не «почему Ты не добр с нами, почему мы Тебе не нужны?».
Это оскорбленность попрания своих «исключительных» прав на близость к Богу, а не вопль жаждущей любви души.
При этом, заметим, Христос хоть и говорит с фарисеями жестко и не гладит их по головке, все же говорит с ними. Ходит к ним в дома, обедает с ними и говорит-говорит-говорит, обличая, вразумляя, желая достучаться до этих старших сыновей, обиженных вниманием к младшим. Он любит их – любит, иначе бы не обращался к ним раз за разом. Любит и желает их возращения, как и отец из притчи хочет прихода старшего сына на пир.
Он их жалеет – даже при всей их неправоте: поэтому и старшего сына из притчи можно жалеть, а не отвергать. Но, жалея, не обвинять вместе с ним отца: жалеть можно (и нужно) и неправого. «Грех делает нас более несчастными, чем виновными», – говорит преп. Иоанн Кассиан.
Ну и «уравнивание» отца из притчи с земными родителями тоже неверно. Отец из притчи – по определению образ абсолютной Божественной любви, а не образ земного родителя, который в самом деле может совершить промашку там и здесь и от которого действительно можно ждать любви и не дождаться.
Мне кажется, мы никогда не можем всецело быть Блудным сыном или Старшим сыном.
Мы всегда и то и это одновременно. Нам всегда нужно и безусловное милосердие к нам самим, и хоть чуточку милосердия, любви и радости внутри нас самих по отношению к другим. К тем, кто приходит к Богу путем, который с нашей колокольни кажется слишком легким и незаслуженным. Или дурацким каким-то. «Неправильным». А Бога, видите ли, устраивает.
Как обычно, водораздел проходит внутри нас самих, не разделяя на младших и старших людей целиком, но разделяя наши сердца.
Святое самовольство
Нет у нас другого пути оправдаться в глазах Божьих, кроме одного – прощать и утешать друг друга, невзирая даже на то, что прощать грехи может только Бог и отпускать вины – тоже только Он.
И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?
Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку и садись скорее, напиши: пятьдесят.
Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят.
И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде (Лк. 16:5–8).
Господи, это же так просто и хорошо.
Когда мы утешаем друг друга, когда снимаем друг с друга груз вины, когда от наших слов невыносимое становится выносимым – мы исполняем эту притчу Христову.