Господин Фицек

Мартон пришел к нему после обеда. Было лето, в школе начались каникулы, и Мартон стал вертеть г-ну Милошевичу мороженое, а потом начал и обслуживать посетителей. Милошевич сказал ему:

— Мартон! Кушать мороженое и пирожное сколько хочет, по горло…

И Мартон ел. А вечером мороженщик набивал ему мороженым полную пивную кружку.

— Неси домой матери! И на тебе двадцать крейцеров.

Это уже превзошло все ожидания Мартона.

— Я и завтра приду, дядя Милошевич.

— Пожалуйста, я прошу, мальчик.

И с тех пор Мартон каждый день стал пропадать в лавке мороженщика. Он вертел ручку мороженицы, а потом, когда дядя Милошевич после обеда укладывался спать, потому что «всю день вертеть этот мороженый — спать хочется», Мартон ходил на цыпочках, сторожил лавку, обслуживал посетителей и деньги, полученные от продажи, аккуратно передавал Милошевичу. Милошевич даже не смотрел, сколько набралось денег.

— Брось, моя мальчик, в ящик прилавок.

И Мартон платил за это доверие еще более добросовестной работой.

Милошевич плохо говорил по-венгерски, но Мартону это очень нравилось. От этого дядя становился в его глазах моложе. Они подружились, и чем хуже произносил Милошевич какое-нибудь слово, тем более Мартон старался уловить его смысл и услужить своему другу. Мартон ни за что на свете не улыбнулся бы исковерканному слову. А Милошевич баловал мальчика.

— Есть жена и маленькая мальчик, два года. Уже говорит «папа», и Мартон вечером придет к ним. Хорошо?

— Хорошо, — ответил Мартон.

— Будет гость у дяди Милошевич. Правда?

— Правда. — И Мартон с удвоенной силой завертел ручку мороженицы.

Иногда по утрам, когда посетителей бывало немного, они заводили беседу.

«Дядя Милошевич, почему вы плохо говорите по-венгерски?» — хотелось спросить Мартону, но он боялся обидеть его. Незнание языка он считал болезнью вроде заикания и поэтому задавал другой вопрос:

— А вы, дядя Милошевич, откуда приехали?

— Из очень далеко, моя мальчик, — отвечал Милошевич грустно. — Давай поедим лечо, скажу.

Они садились за ширмой, и дядя Милошевич ставил на спиртовку кастрюльку с лечо. Он вынимал из шкафика две тарелки, тщательно вытирал их полотенцем, затем ставил на стол, клал вилки и ножи. Мартон помешивал лечо, чтобы оно не пригорело, когда же кушанье закипало, Милошевич раскладывал его по тарелкам, и они принимались за еду.

— Дядя Милан приехал издалека, — начинал Милошевич, все время говоря о себе в третьем лице. — Его родной город Крагуевац. Крагуевац — красивый город, маленький, чем Будапешта, но красивый. Там Милошевич жил у зятя, а зять разводил свиней… Жирных свиней продавали то австрийцам, то венгерцам. Да. И все было в порядке. Да. А потом венгерцы, австрийцы сказали: «Был договор — нет договора, больше свиней покупать не будем». И вот беда была на носу… Зять разводил, дядя Милан помогал, но свиньи оставались — они были не нужны. Зять сказал: «Дайте море, я повезу свиней во Францию». Австрия сказал: не дам!.. Что же теперь делать зять и дядя Милану? Вот они, много свиней, красивые, жирные свиньи. Крагуевац полон свиньями, но они не нужны. Да… Ели, ели свиней, но напрасно; свиней было больше… Да кроме есть — это еще не все. И одежда нужна, и соль, и хлеб. В Будапеште кило свинины восемьдесят крейцеров. В Крагуеваце — только тридцать крейцеров, и все же свиньи не нужны. Дайте море — не дают… Зять покидай свиней, поросята плачут, но напрасно. Свиньи никому не нужны. Да… Дядя Милан едет в Белград. Большая город. Там тоже Дунай течет. И дядя Милан ищет работы, а работы нет… У дяди Милана есть еще один зять, он живет в Венгрии, в Зомборе. Дядя Милан едет к нему. У него дядя Милан учится делать мороженое и конфеты… ешьте, мальчик, еще лечо, а то стынет… и приезжает в Пешт мороженщиком. Да. И теперь дядя Милан Милошевич — мороженщик, но свинины не ест. Восемьдесят крейцеров не даст за нее. Когда она будет стоить тридцать крейцеров, он будет есть. Дяде Милану только лечо, а то, когда он видит свиней, сердце его болит, что Крагуевац… зять повесился. Поэтому не ест дядя Милан свинью. Понимаешь, мой мальчик?

— А почему не разрешают продавать свиней? — спросил Мартон.

— Потому что и у них есть свинья. И они не хотят, чтобы пришла дешевая свинья. Тогда не могло бы быть дорогая свинья. Много деньги им, а сербам веревку, на которую повесил себе зять, а дяде Милану — мороженое и печаль. Крагуевац. Понял?

— А кто не разрешает? — настаивал мальчик. — Ведь это нам хорошо, если свиньи дешевые.

— Нам — да, тебе, отцу — да, но барам, кому принадлежит свинья, венгерскому барину нехорошо: он хочет много денег, еще больше денег, чтоб свинья была дорогая, восемьдесят крейцеров кило. И по Дунаю идет сербская свинья, кило тридцать крейцеров, и венгерский барин кричит ему: «Марш обратно, дешевая свинья!» И еще кричит: «Ты, свинья-серб, марш обратно!» Да. И даже моря не дает.

— Почему не дает моря? — спросил Мартон. — Разве море принадлежит ему?

— Ему. Адриатическое море. Красивое синее море… Свинью можно посадить на пароход — и пароход идет, идет во Францию и еще дальше.

— А почему не разрешают?