Госпожа Бовари

Ни у Амбруаза Парэ, применившего впервые, через пятнадцать веков после Цельсия, перевязку артерии; ни у Дюпюитрэна, предпринимавшего разрез нарыва сквозь толстый слой мозга; ни у Жансуля, когда он делал первый опыт удаления верхней челюсти, — ни у кого из них, разумеется, не билось так сердце, не дрожала так рука, не был так напряжен мозг, как у Бовари, когда он подошел к Ипполиту с тенотомом в руке. Словно в больнице, стол был загроможден кучами корпии, вощеных ниток, бинтов, целыми пирамидами бинтов — всем, что нашлось у аптекаря по части бинтов. С утра все приготовления были выполнены самим Гомэ отчасти с тем, чтобы ослепить публику, отчасти, чтобы создать иллюзию самому себе. Шарль произвел прокол кожи. Послышался сухой треск. Сухожилие было перерезано, операция кончена. Ипполит не мог надивиться и нагнулся к Бовари, покрывая поцелуями его руки.

— Ну успокойся, — говорил аптекарь, — ты впоследствии засвидетельствуешь благодарность твоему благодетелю! — И он сбежал вниз сообщить о результате операции пяти или шести любопытным, стоявшим на дворе и ждавшим, что Ипполит выйдет тотчас с выпрямленной ногой.

Затем Шарль, заключив ногу больного в механический двигатель, вернулся домой, где Эмма в тоскливой тревоге ждала его у порога. Она бросилась к нему на шею; сели за стол; он ел много и захотел даже выпить за десертом чашку кофе — кутеж, который он разрешал себе только по воскресеньям, когда бывали гости.

Вечер прошел восхитительно, в живой беседе и мечтаниях. Супруги говорили о будущем богатстве, об улучшениях в домашнем хозяйстве; Шарль уже видел в мыслях, как распространяется его слава, как растет его благосостояние, а жена продолжает любить его по-прежнему. Эмма же была счастлива освежиться новым, более здоровым и добрым чувством; ей было радостно испытывать даже некоторую нежность к этому бедняге, ее обожавшему. Мысль о Родольфе мелькнула в ее голове, но глаза ее устремились на Шарля; с удивлением открыла она, что у него недурные зубы.

Они были уже в постели, когда Гомэ, отстранив кухарку, вдруг вошел в спальню с только что исписанным листом бумаги в руках. То была реклама, предназначавшаяся к помещению в «Руанском Маяке». Он принес ее прочесть.

— Прочтите сами, — сказал Бовари.

Аптекарь стал читать:

— «Несмотря на густую сеть предрассудков, покрывающую многие части Европы, свет начинает, однако, проникать и в наши деревни. Так, во вторник наш захолустный городок Ионвиль послужил ареною для хирургического опыта, являющегося в то же время и актом высшей филантропии. Господин Бовари, один из известнейших деятелей практической медицины в нашем округе…»

— Ах, это слишком! Это слишком! — твердил Шарль, задыхаясь от волнения.

— Да нет же, вовсе нет! Как же иначе!., «произвел опыт выпрямления кривой ноги»… Я не употребил здесь научного термина; знаете, в газете… не все, по всей вероятности, поймут, а тут надо, чтобы массы…

— Правильно, — сказал Бовари. — Продолжайте.

— Я продолжаю, — сказал аптекарь. — «Господин Бовари, один из известнейших деятелей практической медицины в нашем округе, произвел опыт выпрямления кривой ноги над неким Ипполитом Тотэном, конюхом, прослужившим двадцать пять лет в гостинице „Золотой Лев“, содержимой вдовою Лефрансуа, на Оружейной площади. Новизна попытки и вызванный ею интерес привлекли такое стечение народа, что у дверей здания произошла настоящая давка. Операция была выполнена как по волшебству; едва несколько капель крови показалось на поверхности кожи, словно в подтверждение того, что непокорное сухожилие уступило наконец усилиям искусства. Больной — как это ни странно (мы утверждаем это de visu) — не обнаружил ни малейшей боли. Состояние его до сих пор не оставляет желать ничего лучшего. Все дает основание предполагать, что выздоровление пойдет быстро; и кто знает, быть может, на ближайшем сельском празднестве мы увидим уже нашего славного Ипполита участвующим в вакхических танцах, в хоре веселых товарищей, и своими резвыми прыжками доказывающим свое полное исцеление. Итак, честь и слава великодушным ученым! Честь и слава неутомимым умам, отдающим свои бессонные ночи на изыскание средств для усовершенствования человеческого рода и облегчения страждущих ближних! Трижды честь им и слава! Не уместно ли воскликнуть здесь, что слепые прозревают и хромые ходят! То, что религиозный фанатизм обещал некогда своим избранникам, наука делает ныне достоянием всех людей! Мы сообщим читателям о последовательных стадиях этого замечательного лечения».

Несмотря на все это, ровно пять дней спустя тетка Лефрансуа прибежала в ужасе, с криком:

— Помогите! Он помирает!.. Не знаю, что поделать!

Шарль бросился к «Золотому Льву»; аптекарь, видя его на площади без шапки, покинул свою аптеку. Он прибежал, весь красный, запыхавшийся, перепуганный, спрашивая всех, кто поднимался по лестнице:

— Что же такое случилось с нашим интересным стрефоподом?

А стрефопод корчился в страшных судорогах, так что механический аппарат, в который была вставлена его нога, стучал о стену, как таран.