Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Во-первых, это ее добрый дядюшка, г-н Коллар, отец Эжена, семидесятипятилетний старик. Послушаем его.

«В первые дни октября 1848 года, — говорит он, — здоровье бедной узницы заметно ухудшилось. Жар у нее не прекращался. Ее врач, добрый и преданный, поделился своими опасениями с префектом. Четырем профессорам Медицинского факультета было поручено посетить больную и составить заключение о состоянии ее здоровья. Они пришли к выводу, что единственным шансом на выздоровление является ее освобождение.

Однако это заключение осталось без последствий. Между тем болезнь быстро развивалась. После полутора лет ожидания была проведена повторная экспертиза. Ее выводы были теми же самыми, хотя, возможно, еще более категорическими. Наконец был отдан приказ о переводе больной в психиатрическую лечебницу в городе Сен-Реми.

Она прибыла туда 22 февраля 1851 года, сопровождаемая моей дочерью.

Но время было упущено!

Доброта и благородная услужливость директора, г-на Шабрана, постоянные заботы лечащего врача, сострадательная помощь духовника и сестер милосердия, благоприятный для здоровья климат, красота окружающих мест — все оказалось бессильным: болезнь обострялась с каждым днем.

Уведомленный о надвигающейся опасности, я поспешно отправился в Париж. При мне было прошение на имя принца-президента; еще одно прошение я составил сам и поставил под ним свою подпись. Я отдал себя под покровительство одного знаменитого человека, чье имя, к сожалению, мне приходится утаить, и три дня спустя получил письмо, извещавшее меня, что моя племянница вот-вот будет освобождена…

Но моей радости суждено было продлиться меньше, чем моей признательности. По прошествии полутора суток я был в Сен-Реми и сжимал в объятиях ту, что была уже не женщиной, а живым скелетом, который смерть оспаривала у свободы.

Первого июня 1852 года несчастная переступила порог моего дома… Со мной теперь были обе мои дочери… 7 сентября одна из них умерла на водах в Юсса-ле-Бен, а вторая закрыла ей глаза!

Смиренное кладбище в Орнолаке приняло прах усопшей… над могилой ее склонится крест…И пусть ни о чем меня больше не спрашивают».[71]

И, в самом деле, благородный старик смолкает; он не сообщает никаких подробностей, касающихся смерти его второй дочери. Так что за ними мы обращаемся не к нему, ибо у нас недостало на это храбрости, а к священнику, закрывшему глаза умершей.

Даже за избитыми фразами, с которыми посторонний человек обычно обращается к скорбящей семье усопшего, угадываются следы того необычайного влияния, какое оказывала Мари Каппель на всех, кто ее окружал.