Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Уже по дороге я заметил, что этот клочок бумаги исписан с обеих сторон, и, узнав почерк Жерара, прочел то, что было написано на обороте:

«Вы самое удивительное существо на свете, и я был бы недостоин восхищаться Вами, если бы меня утомляли Ваше своенравие и Ваши прихоти.

Да, я люблю Вас еще сильнее, чем восхищаюсь Вами, и был бы раздосадован, если бы Вы вели себя иначе. Такой любви, как моя, необходима трудная и сложная борьба. Этой неутомимой страсти необходимо невероятное сопротивление; этим уловкам, этим ухищрениям, этой потаенной и беспрестанной активности, которая не пренебрегает никакими средствами, не отвергает никаких уступок, горячей, словно испанская страсть, и податливой, словно итальянская любовь, необходимо противостоять всем приемам, всем хитростям женщины, всему коварству, какое способна породить ее умная головка в схватке с пламенным сердцем. Все это несомненно, нужно, и я меньше ценил бы Вас, если бы считал способной на более слабое сопротивление менее опасному искусу.

Однако ничего не бойтесь: я еще не оправился от сокрушившего меня удара, и мне нужно время, чтобы…»[108]

На этом текст обрывался.

Впрочем, я послал издателю Жерара этот отрывок; вероятно, будет опубликовано все, что он после себя оставил, даже незаконченные вещи; к тому же, вполне может найтись продолжение этого отрывка.

XII

Вы возложили на меня весьма приятную задачу, дорогая Клотильда, велев мне собрать для вас все мои воспоминания о Жераре.

Я испытываю сладостную грусть, вновь бродя по извилистым тропам прошлого: в том состоянии, в каком находится теперь мое собственное сердце, зрелище этого разорванного и кровоточащего сердца притягивает меня, словно головокружительная бездна. Кто это сказал, что любовь так же сильна, как смерть? Должно быть, кто-то из евангелистов или апостолов, а то и сам Иисус — ведь это бесспорная правда, столь бесспорная, что бедный Жерар нашел лишь одну союзницу, достаточно сильную для того, чтобы сражаться с любовью: смерть.

Жерар оставался в клинике доктора Бланша восемь месяцев и излечился лишь на короткое время, то есть именно так, как можно излечиться от безумия.

Через несколько дней после встречи, о которой вы сейчас прочитали, я отправился в Италию.

Возвратиться оттуда мне пришлось в страшно горестное для меня время.

Живя во Флоренции, я трижды в неделю обедал у графа де Монфора, принца Жерома Наполеона.

Пятнадцатого июля я, как обычно, отправился к нему на обед и застал там молодого принца Наполеона, поджидавшего меня на террасе.

Увидев, что я выхожу из коляски, он поспешил мне навстречу.

— О Боже! — воскликнул он. — Я полагаю, что, прежде чем вы войдете, следует сообщить вам новость, которая, уверен, причинит вам страшную боль.

— Что за новость, монсеньор? Матушка моя скончалась, а дети мои, судя по письмам, которые я получил сегодня утром из Франции, в добром здравии.

— Герцог Орлеанский погиб, выпав на ходу из кареты.

Я закричал, обнял принца, прижав его голову к своей груди, и разразился слезами.

То была одна из странных причуд моей судьбы, столь часто сближавшей меня с королями и принцами, — оплакивать одного из Орлеанов, обнимая при этом одного из Наполеонов.

Через минуту я поднял голову и, покачав ею, промолвил:

— Спасибо, принц; спасибо и прощайте.

— Куда вы?

— Наведу справки у нашего посла, господина Беллока, и, если он подтвердит мне эту новость, завтра же отправлюсь во Францию.

— И с какой целью?

— Возможно, я приеду вовремя и успею проводить его в последний путь.

Я обнял принца. В то время он очень любил меня. Не знаю, есть ли у него время вспоминать о нашей прежней дружбе сегодня, когда мы не встречаемся, однако уверен, что он вспоминает о ней каждый раз, когда видит меня. Правда, видит он меня редко.