Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Нашлось два места в купе. Мы оплатили их; вопрос состоял в том, найдутся ли в Шамбери места в дилижансе до Парижа.

Я пребывал в смертельной грусти. Д’Эннери изо всех сил старался меня развлечь; он предложил мне сообща сварганить в дороге пьесу, сыграть в которой, неважно в каком театре, должен был Лафон, поскольку сюжет пьесы, задуманной д’Эннери, как нельзя более отвечал характеру Лафона.

На пути из Генуи в Шамбери пьеса была написана; она называлась «Галифакс» и, сыгранная в театре Варьете, имела довольно умеренный успех.

В Шамбери для нас нашлись два места в дилижансе до Парижа.

Я прибыл туда накануне траурной церемонии в соборе Парижской Богоматери и поехал прямо к Асселину, секретарю герцогини Орлеанской; стоило мне увидеть его, и слезы мои, на какой-то миг остановившиеся, вновь потекли ручьем. Асселин предвидел мой приезд и приготовил для меня набор из нескольких памятных предметов, которые, как он понимал, должны были иметь огромную ценность в моих глазах.

Прежде всего, это была превосходная гравюра с превосходного портрета герцога Орлеанского кисти г-на Энгра; у этого портрета есть лишь один недостаток: его рама отрубает ноги принца чуть ниже колена; однако привел к этому калечению средствами искусства суеверный страх матери: по итальянскому поверью, человек, заказавший свой портрет во весь рост, умирает в тот же год. Королева воспротивилась тому, чтобы на портрете были изображены ступни принца и ковер, на котором он стоит, так что в итоге ноги оказались отрублены по лодыжку. Однако эта уступка не укротила смерть, и не прошло и года, как она с неистовой силой схватила свою жертву.

В предназначенном мне наборе были также офорты, выполненные принцем; он рисовал в приятной манере, на английский лад. Я рассказывал в «Моих воспоминаниях», как, не зная, что по закону все литографии должны проходить цензуру, герцог сделал литографию, на которой его отец был представлен в образе Гулливера, по рукам и ногам связанного лилипутами из Палаты депутатов, и она была арестована полицией.

Портрет принца и его офорты были впоследствии украдены у меня одним дельцом, о делах и поступках которого, придет время, я расскажу, и который, ручаюсь, составит прекрасную пару с бальзаковским Гобсеком.

Я заперся в одном из кабинетов Асселина с этим портретом и целый час разговаривал с ним.

Увы! Всего за четыре года перед тем, в тот самый день, когда умирала моя мать, человек, которого я оплакивал теперь, пришел поплакать вместе со мной.

Все ушло из его ласковых глаз — угасли отблески неба, иссякли слезы сердца.

Затем я поинтересовался, в каком месте он погиб. Мне ответили, что это произошло на дороге Мятежа и, стоит только добраться до нее, первый же встречный, к которому я обращусь, сообщит все интересующие меня подробности.

Принц погиб на дороге Мятежа, проложенной Людовиком XV в объезд Парижа, куда он более не осмеливался въезжать.

И действительно, в те времена, если пропадали дети, Людовика XV обвиняли в их похищении; в народе бытовала молва, будто старый король освежает свою гнилую кровь, принимая ванны из детской крови.

Когда о монархии ходят подобные слухи, пусть даже и вымышленные, ей грозят страшные беды!

Выехав с улицы Риволи — Асселин жил на улице Риволи, в том самом доме № 16, где во время революции 1848 года Собрье разместил редакцию своей газеты «Парижская Коммуна», — так вот, выехав с улицы Риволи, я направился прямо к дороге Мятежа, и там, действительно, мне не пришлось никого и ни о чем расспрашивать.

Хотя со дня трагического события прошло уже более двух недель, вдоль дороги стояли группки сочувствующих и любопытных, словно это случилось только накануне; люди показывали друг другу мостовую, об которую он разбил голову, и дом, куда его отнесли и где он скончался.

Странное совпадение, заставляющее поверить в роковое значение чисел: он погиб 13 июля возле дома № 13.

Тринадцатое июля! Чем я занимался в тот день? Быть может, я испытал некое предчувствие? Быть может, некий голос нашептал мне об этом великом несчастье?

Уже в «Антони» я сетовал, что людям не дано знать о событиях, происходящих в данную минуту в другом месте, отчего происшествие, которое должно было бы облечь вас в траур, нередко случается в тот самый момент, когда вы вкушаете радость или испытываете удовольствие.

Тринадцатое июля! День, когда меня должны были бы посетить самые тревожные предчувствия, я провел так же, как и другие дни, а может быть, даже веселее.

О! Одна из величайших горестей человечества — наш близорукий взгляд, не видящий далее горизонта, наш рассудок, лишенный провидческого дара, наше сердце, лишенное наития и воспринимающее мир лишь посредством чувств! Все это плачет, кричит, жалуется, когда роковая весть дошла до нас, но все это не в состоянии предугадать, что нас ожидает.

На наше несчастье, мы слепы и глухи!

Однако, перебирая в памяти минувшие дня, я кое-что вспомнил. Это, как будет видно, довольно странная история.