Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

«Ночная тьма рассеялась, хотя рассвет еще не наступил, и звон колокольчиков почтовых лошадей уже подал сигнал к отъезду; мне предстояло разлучиться с любимыми людьми и любимыми краями!.. Но вот море слез, множество поцелуев и руки, которые никак не могли расцепиться, — все это осталось позади, и я ехала по Парижу, настолько глубоко погруженная в свои горести, что даже не бросила на него прощального взгляда. Тем не менее слезы мои вскоре осушил свежий ветер, взметавший мою газовую вуаль и отряхавший пыль с огромных придорожных вязов. Проснулись и защебетали птицы; заря, вначале бледная, мало-помалу облеклась в свои пурпурные одежды; сияющее солнце, поднявшееся над горизонтом, словно оглядело со вниманием все вокруг, и природа горделиво встрепенулась, ощутив первый поцелуй своего божества…

Я повернула голову и взглянула на г-на Лафаржа; он спал, и я погрузилась в грезы.

Моя жизнь, до сего дня протекавшая в тесном кругу близких, которые питали ко мне любовь, но любовь второго плана, вот-вот станет главной движущей силой, главной радостью, главной надеждой жизни другого человека! Я буду горячо любимой; чувство собственной ненужности, так страшно тяготившее меня прежде, уступит место чувству долга, и каждый мой поступок, каждое мое слово будут чествовать и восхищать порядочного человека, давшего мне свое имя. Господин Лафарж, по-видимому, обожает меня; я еще не научилась любить его, но говорят, что это происходит быстро; любовь в браке по расчету — всего лишь ласковая почтительность, и я уже ощущала в душе зачаток того, что может питать это чувство. Пока разум говорил мне все это, воображение подсказывало моим думам нежные и страстные слова, которые будут обольщать меня весь этот день; первый поцелуй в лоб, второй, третий, на который, возможно, я отвечу; затем рука поддержит мой стан, поникший от усталости, и голос, который говорил: «Я люблю вас!», позднее, с первой ночной звездой, прошепчет: «Ангел мой, ты любишь меня?..»

Тряска разбудила г-на Лафаржа; он потянулся, громко и протяжно зевая, затем поцеловал меня в обе щеки и произнес:

— А давайте-ка, женушка, перекусим.

В карете был припасен холодный цыпленок; г-н Лафарж ухватил его за крылышки и, разорвав пополам, протянул мне половину; я отказалась, выказывая некоторое отвращение. Он подумал, что я нездорова, забеспокоился, засуетился, стал уговаривать меня хотя бы выпить стакан бордо и, в ответ на новый отказ, выпил всю бутылку сам — «за себя и за меня, поскольку мы теперь одно целое».