«Шарль, на коленях молю у Вас прощения! Я постыдно обманула Вас, я Вас не люблю, я люблю другого! Боже мой! Я так настрадалась, позвольте мне умереть. Если Вы, кого я почитаю всем сердцем, скажете мне: «Умри, и я прощу тебя», уже на другой день меня не будет на этом свете!
В голове у меня все смешалось, Вы поможете мне? Выслушайте меня, ради Бога, выслушайте: его тоже зовут Шарль, он красив, знатен, мы выросли вместе и полюбили друг друга с тех пор, как оказались способны любить. Год тому назад другая женщина похитила у меня его сердце. Я думала, что не перенесу этого и умру. С досады я решила выйти замуж. Я увидела Вас и, не зная всех тайн супружеской жизни, затрепетала от счастья, пожав Вашу руку.
Несчастная! Я полагала, что Вы удовольствуетесь поцелуем в лоб, что Вы будете по-отечески добры ко мне. Понятно ли Вам, сколько страданий претерпела я за эти три дня? Понятно ли Вам, что если Вы не спасете меня, то мне придется умереть? Признаюсь Вам во всем: я почитаю Вас всей душой, я поклоняюсь Вам, но привычки и воспитание воздвигли между нами непреодолимую преграду. Вместо слов искренней любви — избитые нежности; вместо излияний сердца и души — одна лишь чувственность, которая говорит в Вас и от которой восстает все во мне. Между тем он раскаивается, я видела его в Орлеане; Вы ужинали в это время, а он стоял на балконе напротив моего. Прямо сейчас он укрывается в Юзерше, и я стану прелюбодейкой наперекор себе, наперекор Вам, если Вы не спасете меня. Шарль, хоть я и наношу Вам столь ужасное оскорбление, умоляю, отторгните меня от Вас и от него. Сегодня же вечером скажите мне, что Вы согласны: дайте мне двух лошадей и укажите дорогу до Брива; там я сяду в мальпост, доеду до Бордо и оттуда морем отправлюсь в Смирну.
Я оставлю Вам свое состояние: с позволения Господа оно поспособствует Вашему преуспеянию, Вы этого заслуживаете; ну а я заработаю себе на жизнь трудами рук своих или уроками. Пожалуйста, не давайте никому повода подозревать, что я по-прежнему жива; если хотите, я брошу свою накидку в одну из здешних пропастей, и тогда всем толкам конец; если хотите, я приму мышьяк, он есть у меня, и тогда вообще говорить больше не о чем. Вы были так добры ко мне, что, отказав Вам в своей любви, я могу отдать Вам свою жизнь. Но принимать Ваши ласки? Никогда! Во имя чести Вашей матери — не отказывайте мне; во имя Господа Бога — простите меня. Я жду Вашего ответа, как преступник ждет приговора. Увы! Если бы я не любила его больше жизни, я могла бы полюбить Вас благодаря тому уважению, какое питаю к Вам; но без любви Ваши ласки претят мне. Убейте меня, я этого заслуживаю, и тем не менее я уповаю на Вас. Ответ просуньте под дверь моей комнаты сегодня вечером, или завтра я буду мертва.
Не беспокойтесь обо мне… если надо, я доберусь до Брива пешком. Оставайтесь здесь навсегда. Ваша мать так добра, Ваша сестра так ласкова, все это вдвойне обременяет мою совесть; я сама внушаю себе ужас. О, будьте великодушны, спасите меня от самоубийства! Кому мне довериться, если не Вам? Разве могу я обратиться к нему? Ни за что! Я не буду принадлежать Вам, не буду принадлежать ему, я мертва для любви. Будьте человечны; Вы же еще не успели полюбить меня, простите меня. Не надо лошадей, по ним можно будет проследить наш путь, дайте нам два грязных платья Ваших крестьянок. Простите! Да воздаст Вам Господь добром за то зло, какое я Вам причинила.
Я возьму с собой, на память, лишь несколько украшений моих подруг; впрочем, Вы сможете прислать мне в Смирну те из моих вещей, какими Вы сами соблаговолите оделить меня. Все принадлежит Вам.
Не вините меня в лживости: в понедельник, в тот час, когда я узнала, что буду Вам вовсе не сестрой, когда мои тетушки объяснили мне, что значит отдаваться мужчине, я поклялась умереть; я приняла яд, но доза была слишком маленькой; я извергала его из себя даже вчера, в Орлеане; в карете, во время дорожной тряски, я держала у виска заряженный пистолет, но испугалась. Сегодня все зависит от Вас, и я больше не отступлю.
Спасите меня, станьте добрым ангелом несчастной сироты или велите ей покончить с собой. Напишите мне, ибо, если Вы не дадите своего честного слова — а я вам верю, — если оно не будет написано на бумаге, я дверь не открою».
