Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Серый цвет неба, с наступлением темноты становившегося все сумрачнее, усиливал негодование, которое я испытывала, чувствуя себя обманутой, и страх остаться наедине с г-ном Лафаржем, страх тем более сильный и сокровенный, что избежать этой ночной встречи я уже не могла. Злопамятство мне чуждо, но, когда меня уязвляют в самое сердце, я не в силах побороть овладевающее мною негодование. Возьми меня в эту минуту г-н Лафарж за руку, мне стало бы дурно, обними он меня, я бы умерла.

Внезапно выход был найден: я уеду, сбегу на край света, лишь бы не проводить ночь в этих мрачных стенах. Приняв это решение, я немного успокоилась; однако следовало подумать о том, как его осуществить, и тут на помощь мне пришла моя находчивость; я решила добиться от самого г-на Лафаржа приказа покинуть его дом, уязвить его самолюбие, возбудить его ревность, оскорбить его честь; сделать близость невозможной, сказать ему, что не люблю его, что люблю другого и, изменив своим недавним клятвам, виделась с его соперником в Орлеане, — короче, попытаться сказать ему, все мои помыслы были направлены на супружескую измену! Никогда я не осмелилась бы сказать это ужасное слово, никогда у меня не хватило бы смелости произнести вслух эту унизительную ложь, но бумага не краснеет, и я со всей горечью своего сердца доверила ей заботу о моем освобождении.

Исписав несколько страниц, я решила перечитать получившееся письмо; его резкость ужаснула меня, однако я поняла, что спасена. Прочитав его, меня можно было убить, но нельзя было пытаться удержать или простить.

Между тем меня позвали ужинать; я поспешно спрятала письмо в складках своего кушака; ко мне пришло спокойствие, ибо воля моя была тверда и я обрела непоколебимое мужество воителя, сжегшего все свои корабли, дабы уповать на победу или на смерть.

Все обитатели Ле Гландье собрались в обеденном зале; ужин тянулся долго, но еще дольше тянулся вечер; я страдала от проявлений сердечности со стороны г-жи Лафарж, от суетливой заботливости г-жи Бюффьер и пыталась быть любезной; мне хотелось показать им, что я тронута их теплым приемом, и в эти последние минуты, которые мы проводили вместе, я испытывала смущение и стыд от того, что очень скоро отплачу им за всю ту боль, какую на протяжении трех дней причиняли мне; каждый раз, когда однозвучный бой часов говорил мне, что роковой час близится, я с дрожью прижимала к груди письмо, слышала легкий шорох бумаги и мне казалось, что оно шепчет моему сердцу: «Я настороже, ничего не бойся».