Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Он со страшной силой ударил ногой в дверь, а затем перешел на грубейшую брань, от которой меня бросило в дрожь; возмущение придало мне сил, я соскочила с кровати, распахнула дверь и, скрестив на груди руки, в немой ярости застыла на пороге. Господин Лафарж, с блуждающим взглядом, с мертвенно-бледным и искаженным лицом, хотел силой притянуть меня к себе, обзывая меня самыми гнусными словами; но, изнуренный гневом, он был вынужден повалиться на постель, а я смогла выскочить в прихожую, раздавленная стыдом и отчаянием, пряча лицо в ладони, чтобы заглушить рыдания; славная Клементина покрывала слезами и поцелуями мои голые ноги, тщетно пытаясь согреть их».[40]

Так где, повторяем, правда — в письме или в мемуарах?

Но вот вам голый и ужасный факт, без каких бы то ни было толкований.

Однажды утром, спустя четыре месяца после описанной сцены и спустя четыре месяца после письма, написанного г-же Гapа́, в тот момент, когда, казалось, речь могла идти лишь о добром согласии между супругами, ко мне явились родственник и друг семьи, почти родственником и уж точно другом которой я был; время было раннее, и я еще лежал в постели.

Их имена мне назвали по ту сторону двери.

«Ну и ну, — подумал я, — что им понадобилось в такой ранний час? Неужто они хотят пригласить меня на охоту?» (Тот и другой были охотниками).

— Нет, — сказал мне слуга, передав им мой вопрос, — они пришли по неотложному и чрезвычайно важному делу.

— Ладно, впусти их.

В спальню ворвался свет, и посетители вошли.

— В каких ты отношениях с его высочеством герцогом Орлеанским? — спросил меня тот из них, что был моложе.

— Полагаю, в хороших.

— Тебе нужно испрашивать аудиенции для того, чтобы повидаться с ним?

— Нет. Мне достаточно явиться к нему и попросить, чтобы ему доложили о моем приходе.

— Раз так, вставай и, не теряя ни минуты, отправляйся к нему.

— Это зачем?

— Мари Каппель отравила своего мужа.

Я вскочил с кровати.

— Мари Каппель?!..

— … отравила своего мужа.

— И что может сделать герцог Орлеанский?

— Он может узнать, помилует ли ее король, если ей будет вынесен приговор.

— А если он ее не помилует?

— Поскольку она еще не арестована, мы сделаем все возможное, чтобы увезти ее из Франции.

— Да уж, — промолвил я, — время терять нельзя.

Я позвал своего камердинера, и он помог мне одеться.

Поскольку я жил на улице Риволи, мне нужно было лишь перейти на другую ее сторону.

Было всего восемь часов утра, но герцог принимал меня в любое время.

Я попросил доложить о себе.

Он поспешил выйти ко мне, понимая, что я пришел поговорить с ним о чем-то важном.

Я изложил ему цель своего прихода.

Лицо его омрачилось.

— Она еще не арестована? — спросил он.

— Нет еще, ваше высочество.

— Я повидаюсь сейчас с королем, подождите меня.

Через несколько минут он возвратился и сказал:

— Если есть еще время, пусть спасается бегством; каким бы ни оказался приговор, правосудие должно идти своим чередом!

Я простился с герцогом и в один прыжок возвратился из Тюильри к себе домой.

Мои друзья тотчас же сели в почтовую карету и отправились в Ле Гландье.

Однако приехали они слишком поздно: Мари Каппель уже арестовали!

XVI

Мы не будем останавливаться на подробностях судебного процесса г-жи Лафарж, ход которого недавно воспроизвела одна газета. Двадцать шесть лет тому назад этот процесс взбудоражил всю Европу, сегодня напоминание о нем заинтересовало всю Францию. Разве можно потребовать чего-нибудь еще даже от самой волнующей судебной драмы?

Во время суда, длившегося почти месяц, г-жа Лафарж прошла через все стадии надежды, побывала на всех ступенях отчаяния. На протяжении целого месяца глаза присяжных, судей, журналистов и, конечно, самые любопытные из всех, глаза зрителей, могли наблюдать за тем, как на подвижном, живом лице обвиняемой проявляются все те чувства, какие волновали ее сердце, настолько готовое вот-вот разорваться, что на судебных заседаниях, словно при пытках, нередко присутствовал врач, имевший задание сказать «хватит!», когда у нее недостанет сил долее выдерживать эти мучения.

После заключения врачей города Тюля все поверили, что она спасена, после заключения г-на Орфила́ поверили, что она обречена, после заключения г-на Распая остались в сомнении.