Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

— Невозможно? Да что вы! Если вам мало моих слов, то я готова поклясться. Послушайте, охранники вас не знают, и в это время года в шесть часов утра еще темно. Наружную калитку охраняет только один сторож. Открывает он нам ее еще в полудреме, привыкнув видеть нас каждое утро идущими на мессу. Охранников настораживает лишь нечто неожиданное… Поверьте, сударыня, — промолвила она, взяв мою руку и покрывая ее поцелуями, — я уверена в успехе. Мне известно, сколько вы выстрадали. Я только что заметила слезы на ваших глазах, когда вы посмотрели в окно. Причина вашей болезни кроется в тюремном заключении. Вашу лихорадку порождает скорбь… Так что не противьтесь. Я приняла все меры предосторожности… О, какое же это будет счастье, сударыня! Я смогу смеяться, когда захочу; я смогу говорить громко, молиться тихо, болтать о том о сем, думать обо всем и на все надеяться… Словом, жить. Только не подумайте, что из-за этого я перестану быть порядочной девушкой и доброй христианкой. Просто я хочу творить добро, находясь в кругу семьи, при свете дня, на вольном воздухе, по заповедям Божьим, несомненно, но отчасти и по своему разумению и по воле своего сердца.

Юная послушница говорила довольно долго, так что у меня было время поразмыслить. Я притянула ее к себе, но хранила молчание.

— Что с вами, сударыня? — спросила она, увидев, что я плачу. — Стало быть, мы не убежим? Или из тех глаз, что пролили столько горестных слез, я заставила катиться слезы радости?

— Я плачу, сестрица, потому, что мы не убежим и нам не следует убегать… Успокойтесь и послушайте меня, теперь мой черед говорить: я не смогла бы отвезти вас к вашей матери, поскольку мне пришлось бы бежать за границу. Но покинуть вас я тем более не смогла бы…

— Покинуть меня? Да что вы такое говорите? — резко прервала она меня. — Я намерена повсюду следовать за вами.

— Увы! Я еще беднее, чем вы, притом что у вас нет ни гроша. Так на что нам жить вдали от Франции?..

— Не беспокойтесь из-за этого. Я молода, у меня много сил, я буду работать за двоих.

Произнося эти слова, бедная девочка словно вымаливала как милость разрешение пожертвовать собой ради меня.

— А ваша матушка? — спросила я, от всего сердца целуя ее.

— Матушка? О, если бы она знала вас!

— Да, но она не знает меня. Она скажет, что я увлекла вас за собой, что я отбила у вас охоту к монашеской жизни и пожертвовала вами, чтобы сбежать. Вот что скажет ваша мать и подумают все остальные, и на сей раз людской приговор будет вынесен мне справедливо, ибо я заслужу его.