Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Заключенный из соседней камеры вспоминает, что койки были деревянными, а за ними водилось много клопов – так много, что они падали с потолка. Женщины носили панталоны и подвязывали штанины внизу, чтобы клопы не забирались наверх.

– Они приносили вонючие тряпки [с дезинфицирующими средствами], чтобы разложить их по углам. От этого запаха у нас ужасно болела голова, просто раскалывалась. Когда стояли добрые охранники, нам разрешали приносить вязальные спицы из швейной комнаты; мы вылавливали тараканов из щелей в стенах и дверях и убивали их одного за другим³.

Что касается еды, то Маргит помнит капусту:

– Нам давали только суп из капусты. Мы ели его постоянно. Иногда был хлеб и черный кофе. В канун Рождества давали ложку квашеной капусты и половину соленой селедки⁴. Вначале нам не разрешали держать в камере никаких вещей, и мы носили только ту одежду, которая у нас уже была. Позже, когда заговорили о суде, мы получили новую одежду: форменную юбку и пиджак зеленого цвета, а вместе с ними – белую блузку⁵.

Маргит также вспоминает, что, хотя им приходилось «неделями носить нижнее белье», мыться разрешалось каждый день. У Маргит не было обуви, и ей приходилось обматывать ноги тряпками.

– Если ботинки были у вас с собой, вы могли их носить. Если нет, то вам не повезло⁶.

Туалеты были простейшими, по сути, ведрами, стоявшими в камерах. У некоторых были крышки, но у большинства их не было, и Маргит воровала старые рваные рубашки из прачечной и закрывала ими ведро, «чтобы запах не был таким ужасным»⁷.

Зофия Москала вспоминала, что после посещения бани приходилось пользоваться полотенцами очень плохого качества.

– Вытираешься им, а оно такое мокрое, что вода вытекает. Потом охранник насыпал нам в волосы какой-то порошок⁸.

Со временем заключенных переводили из камеры в камеру, и некоторые женщины, в том числе Маргит, но пока что не Мария, получили работу. Маргит определили в тюремную прачечную, где она должна была стирать одежду мужчин-охранников.

– У нас не было блох, но у охранников, которые следили за нами, были! Когда мы стирали их белье, они были очень большими и парили над водой!⁹

Когда проводилась казнь, приезжала машина с синим крестом:

– И водитель всегда стоял на ступеньке, потому что ему же и приходилось забирать трупы. Синий крест – это я точно помню¹⁰.

Другая заключенная вспоминала, что во время прогулок под стеной пекарни часто можно было увидеть следы крови. «Там и происходили казни»¹¹.

Время в тюрьме мучительно тянулось, прерываемое только звуками – приемы пищи, удары по решетке, слив экскрементов из ведер, звуки опорожнения в камерах – и любому внешнему шуму, проникающему сквозь стены извне тюрьмы. Одну женщину каждое утро будил «далекий скрип трамвая, поворачивающего на конечную остановку на улице Каменная»¹².

Любое происшествие, которое вносило разнообразие в день, приветствовалось, обсуждалось и запоминалось. Данута Войнар-Гурецкая написала о солнечном апрельском дне, когда в воздухе витали звуки пения птиц и пролетающих самолетов.

Несколько недель прямо под окнами кто-то дрессировал собаку. «Ползи, ползи», – раз за разом раздавалась одна и та же команда. Женщины жалели бедное животное. Наконец одна из женщин не выдержала и громко закричала через решетку:

– Сама ползи, дура, дай собаке отдохнуть!

По всем клеткам в пределах слышимости прокатился смех, но дрессировка продолжалась. Однако ни одно из этих происшествий не было столь интригующим для заключенных, как присутствие этих немцев под их окнами. Откуда они были? За что их арестовали? На какой срок?¹³

Глава 71 Сокамерницы

Тяжелые условия в любой тюрьме усугубляются сокамерниками и долгими часами, проведенными в заключении. Даже для немецких заключенных, имевших несколько лучшие условия, жизнь была трудной. Данута Войнар-Гурецкая вспоминала, что в то время на одиночество никто не жаловался: недостаток пространства создавал другие проблемы. «Нельзя было гулять или заниматься спортом, не было места, где можно было бы уединиться хоть на мгновение. И делать было абсолютно нечего». Учеба и другие «культурные обмены» прекратились, книги и журналы были запрещены.