Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Позиция премьера оставалась такой же и в последующие годы. Даже приостановив действие военно-полевых судов и согласившись с их автоматическим отмиранием под нажимом общественности и Думы (здесь активную роль сыграл Маклаков — об этом см. ниже), Столыпин оставил в силе Положение об усиленной охране 1881 г., ежегодно продлевавшееся вплоть до падения монархии; более того, он требовал от руководителей силовых структур беспощадности в борьбе с «крамолой». Так что формула «вначале успокоение, а потом реформы» понималась ее автором своеобразно. Столыпин бывал жесток, когда был убежден, что без самых крутых мер не оградишь общественную безопасность. Вот один из примеров подобной продуманной, взвешенной жестокости, которую не назовешь вспышкой «неуправляемых страстей». В исходе 1908 г. помощник командующего войсками Санкт-Петербургского военного округа генерал Н. писал премьеру, что теракты слились с уголовщиной и что «казнить мелких грабителей из уличных подонков — значит не только ронять грозное значение смертной казни, но еще и утверждать в массах мнение, что правительство только отвечает устрашением на устрашение». П. А. Столыпин ответил (10 ноября 1908 г.): «Не могу с Вами согласиться. Грабеж и разбой, в которые вылилось в настоящее время, охватившее Россию в 1905 г. революционное движение, должны быть уничтожены беспощадно». Но, принимая подобные решения, премьер брал всю ответственность на себя, за чужие спины не прятался.

Через неделю после письма императора, 19 августа 1906 г., были введены военно-полевые суды. Эта мера оказалась единственным изменением, которое Столыпин внес в закон об «исключительных положениях», действовавших с апреля 1881 г. Число смертных казней увеличилось. Не в пример нынешнему времени казни еще волновали общество. Правда, ко всему можно привыкнуть; сила впечатления даже обратно пропорциональна их количеству. Одно мертвое тело на нервы действует больше, чем тысяча трупов на поле сражения.

А что сказать про более мягкие, но столь же произвольные меры — аресты, обыски, увольнения, ссылки. Они были нормою жизни, даже не отмечались в газетах. А как учесть, сколько на почве «законного» произвола происходило беззаконий, которые оставались нераскрытыми и безнаказанными? Невозможность такие случаи проверить благоприятствовала преувеличениям и прямым небылицам. Но понятно, какие чувства подобные приемы управления порождали в тех, кто им подвергался, и какой страх испытывал мирный обыватель, веривший хотя бы только в их существование. Даже офицеры — члены полевых судов — отказывались выносить смертные приговоры, убеждаясь, что за теракты выдают иногда «разборки» грабителей и пьяные драки. «Чрезвычайщина», произвол всегда подрывают основы законности и несовместимы с правовым строем.

Столыпин мог, даже не нарушая и не изменяя закона, по крайней мере, дать своим подчиненным инструкции применять его сообразно духу времени. Правовой режим, который он хотел ввести, обязывал к тому. Таких инструкций дано не было. Опубликованные документы показывают, что скорее было обратное. Так, 15 сентября 1906 г. Столыпин разослал руководящий циркуляр губернаторам, в котором напоминал, что окончательно введен новый государственный строй. «Надлежит признать, — говорилось в циркуляре, — что правительство твердо стоит на почве непоколебимого желания проводить намеченные высочайшей волей реформы…»

Казалось бы, что если это так, то все приемы управления и борьба с революцией должны были соответствовать принципам реформы. Что эта борьба не избавляет органы власти от обязанности законов не нарушать. Вот тогда было бы сказано новое слово, которое могло повлиять и на полицию. Вместо этого Столыпин разъясняет, что с установлением нового строя «правительство ставит своим величайшим долгом во что бы то ни стало охранять общество от преступных посягательств». Трафаретная формула, соответствующая старой идеологии власти! Когда она повторяется без оговорок, органы власти, привыкшие с полунамека улавливать волю начальства, не могли не вывести заключения: несмотря на «новый строй», борьба с революцией ведется на прежних началах. Так и говорил циркуляр: «Не малодушием и компромиссами должны бороться слуги государевы с крамолой, а энергией, твердостью и действительной решимостью за престол и благо России принести в жертву все свои интересы». Именно эти слова всегда говорились полиции от имени царя. Столыпин как будто хотел напомнить, что в этом отношении «новый порядок не изменил ничего». По-прежнему: «Тащить и не пущать!»

В инструкции содержалась и такая, немыслимая при старом порядке, рекомендация губернаторам наряду с «местными коронными органами» пользоваться и услугами общественности, то есть «частных лиц, сочувствующих борьбе с революцией». Это уже граничило с приглашением к доносам и оговорам «смутьянов».