Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Дуализм правительственной программы сделал ее объектом критики со стороны обоих конфронтующих лагерей. Народ устал от насилия, кровопролития, он требовал безопасности, тишины и — амнистии. Именно это оказалось в центре внимания. Что же касается обещанных реформ, то обещания не успокаивали, а разжигали страсти: одним обещанное казалось мелочовкой, другим непозволительной щедростью.

Левые радикалы главное внимание обратили на военно-полевые суды, хотя достаточно резких слов для их осуждения так и не нашли. Справа высказывали недовольство программой реформ, называли ее «Портсмутским договором», «капитуляцией перед врагом внутренним: и там, и здесь — уступка пол-Сахалина».

Иную позицию занял председатель Центрального комитета Союза 17 октября А. И. Гучков. «С особым удовольствием» отметив, что Столыпин не отказывается от реформ, Гучков заявил, что закон о военно-полевых судах «является жестокой необходимостью. У нас идет междуусобная война, а законы войны всегда жестоки. Для победы над революционным движением такие меры необходимы. Я глубоко верю в П. А. Столыпина».

Это заявление вызвало протесты со стороны более умеренных членов Союза. Д. Н. Шипов, старый авторитетный либерал славянофильских тонов, «не выдержал» и вышел из партии. Но Центральный комитет единогласно переизбрал Гучкова своим председателем. Известный историк профессор В. И. Герье горячо приветствовал А. И. Гучкова, художник И. Е. Репин, ряд других лиц тоже одобрили его позицию. «Я не только считаю политику репрессий по отношению к революционному движению совместной с вполне либеральной, даже радикальной общей политикой, — писал А. И. Гучков в открытом письме профессору князю Е. Н. Трубецкому, — но я держусь мнения, что они тесно связаны между собой, ибо только подавление террора создает нормальные условия… Если общество отречется от союза с революцией, изолирует революцию, отнимет у нее общественные симпатии, рассеет мираж успеха — революция побеждена».

П. А. Столыпину удалось на время разорвать заколдованный круг. До этого времени проведение реформ неизменно сопровождалось общим ослаблением власти, а принятие суровых мер знаменовало собою отказ от преобразований. Теперь правительство совмещало обе задачи власти, и широкие общественные круги такую необходимость поняли. В этом была несомненная заслуга А. И. Гучкова и Союза 17 октября. Те же основатели Союза, которые не сумели отрешиться от старых интеллигентских предубеждений, ушли в «партию мирного обновления», которая так и осталась политическим клубом, не проявившим себя в реальной жизни, тогда как октябристы стали серьезной политической силой, как первая в России правительственная партия; хотя формальной связи с властью у них не было. Но даже эта партия отказалась послать своих лидеров в правительство Столыпина.

Более правые партии с опаской смотрели на первые шаги П. А. Столыпина, резко их критиковали, но не отказывались содействовать власти в борьбе с революционной смутой, пытались играть роль «оппозиции справа». Но правых Столыпин в кабинет не приглашал — в нем были только профессионалы-бюрократы.

К этому времени в обществе обозначался определенный поворот. Он сказался прежде всего на выборах в земства: почти везде проходили октябристы и более правые, кадеты теряли один уезд за другим. Многие дворянские собрания (в первую очередь — курское и московское) исключили из своей среды кадетов-депутатов, подписавших Выборгское воззвание. На выборах в Петербургскую городскую думу (в ноябре) победили консервативные «стародумцы».

Конечно, избирательное право было очень ограниченным. «Нужен немалый запас знаний и веры в правоту конституционной идеи, чтобы не передаваться на сторону реакции», — с грустью отмечал старый либеральный журнал «Вестник Европы». Позиция журнала, вокруг которого со времен его основателя Н. М. Карамзина всегда группировалась либеральная столичная элита, весьма показательна для понимания общественных настроений переходного времени, когда все старое перевернулось, а новое только укладывается, когда торжественные декларации еще ничем не подкреплены, не вылились в законодательные, правовые нормы и повседневная обычная жизнь регулируется стародавними положениями об охране; сохраняется всесилие администрации. Словом, у одних бесправие и надежды, у других сила. Внизу власть тьмы, а наверху — тьма власти. В подобных ситуациях небывало возрастает значение первых должностных лиц: императора, премьера, государевых столпов, от которых «низы» ждут правды-справедливости на державном уровне и, если команды на «всеобщее уравнивание» не дождутся, начнут бунтовать.