Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Н. Н. Львов призывал октябристов вспомнить о Манифесте 17 октября и от имени прогрессистов внес очень скромную и чисто октябристскую формулу: «Выслушав сообщение г. председателя Совета министров и признавая, что только полное и последовательное осуществление начал Манифеста 17 октября может привести к прочному успокоению России, Госдума и т. д.». Октябристы голосовали против формулы прогрессистов, после того как их собственная формула была при повторном голосовании отклонена 182 голосами против 179, но для правых октябристов это указание на развитие начал 17 октября было ненужным¹⁴. Этому голосованию против «полного и последовательного осуществления начал Манифеста 17 октября» суждено было стать символическим.

Думское большинство — правые и октябристы — шумно приветствовало призыв премьера к сотрудничеству. Его авторитет еще раз ярко проявился через несколько дней, когда произошло самое резкое столкновение Столыпина с оппозицией. Обсуждался вновь вопрос о военно-полевых судах. Политические убийства в стране продолжались, хотя террор шел на убыль, продолжались и внесудебные, по приговору полевых трибуналов, казни террористов. И то и другое ранило болью русских людей; и все же пойти на прямое осуждение политических убийств оппозиция не могла. Она просто требовала прекращения казней, перекладывая всю вину на правительство. По этому вопросу лучший оратор кадетской оппозиции Родичев произнес одну из знаменитых своих речей. Он говорил, что правительственная власть не должна держаться на страхе, что это выражение ее слабости, а не силы, что казни роняют авторитет судов и правительства. Прекратите эти кровавые расправы, восклицал оратор, обращаясь в премьеру, сидящему в правительственной ложе, они пятнают наши суды. Довольно с нас того, что уже зовут, — тут он сделал паузу, сделав вокруг своей шеи страшный жест, точно накидывая на себя петлю, бросил в зал, — что называется, «столыпинским галстуком».

Побледневший как мел премьер поднялся во весь богатырский рост и медленно покинул зал, за ним последовали министры.

В зале творилось что-то неописуемое. «Стыдно, Родичев, позор. Возьмите свои слова обратно!» Но оратор еще не пришел в себя и не понимал, что сделал, он был в состоянии бегуна, разорвавшего финишную ленту на последнем дыхании. И когда очнулся, растерянно заговорил: «Я не хотел его оскорбить, я имел в виду действия власти, я извинюсь, я считаю его порядочным человеком, не хочу вносить личный оттенок в этот страшный спор». Заседание было прервано. Во время перерыва Родичев принес свои извинения премьеру, на сторону которого встала подавляющая часть Думы. Когда после перерыва заседание возобновилось и в зал вошел Столыпин, депутаты встали и, повернувшись к правительственной ложе, устроили пострадавшему овацию. «Встал и я, — вспоминает П. Н. Милюков, — поддавшись общему чувству». Родичева председатель исключил на пятнадцать заседаний за неэтичный поступок. Характерно, что руководство кадетской фракции признало речь Родичева в принципе верно передающей позицию партии, ему указали лишь на непозволительность личных оскорблений, а Милюков получил от сотоварищей суровый выговор за публичное выражение солидарности со Столыпиным¹⁵.

Родичев тяжело переживал случившееся. В те дни его поступок стал явлением общественной жизни. С. А. Муромцев писал ему из Москвы 17 ноября: «Дорогой Федор Измайлович! Чувствую неудержимую потребность — в настоящую невеселую минуту пожать Вам дружески руку и выразить твердую надежду, что случайный эпизод не оставит своего следа в Вашей бодрой, благородной и преданной общей идее деятельности. Поступки, руководимые искренними побуждениями, каковы бы ни были их ближайшие результаты, не могут не вызывать, в конечном своем исходе, последствий, которые служат лишь к укреплению внутренней связи лиц, борющихся за хорошее дело, и к посрамлению их врагов. Если правда, что Вы захворали, то поправляйтесь скорее, и всего, всего Вам хорошего. Искренно Вам преданный С. Муромцев»¹⁶.

Характерный документ эпохи, раскрывающий уровень и характер личных отношений тех далеких времен, когда понятия «честь, доброе имя, личное достоинство» были основой формирования жизненной позиции.

Двойственность позиции кадетов в вопросе о политических убийствах порождали и противоречия в оценке этой партии со стороны Столыпина. С одной стороны, он называл кадетов «мозгом страны» — и это в устах политического врага было крупным комплиментом, но с другой — премьер грозил «вырвать кадетское жало из России». Партия оставалась формально неразрешенной, почти на полулегальном положении, чиновникам в нее вступать не позволяли. В партии было сильное левое крыло, сочувственно относившееся к социализму и революционным методам борьбы. И совсем не случайно на официальных собраниях кадетов сообщения об убийствах царских вельмож часто встречались аплодисментами.