Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Но перейдем непосредственно к теме «Распутин и Дума». Во время обсуждения сметы Священного синода Гучков заявил, что располагает данными о пагубном влиянии «старца» на назначения епископов, настоятелей, а также министров и других должностных лиц. В подтверждение своих обвинений он стал распространять фотокопии писем императрицы и ее дочерей к Распутину, давшие повод для самых невероятных измышлений. Император потребовал от премьера унять Думу, «обуздать печать». Коковцов встретился с Распутиным, убедился, что — «это человек, способный на все», «типичный сибирский варнак, бродяга, умный и выдрессировавший себя на известный лад простеца и юродивого и игравший свою роль по заученному рецепту». Его «рысьи глаза» буравили собеседника, взгляд был тяжелым, и в то же время мог, когда того хотел, «отвечать здраво, толково и даже остроумно»¹. Коковцов потребовал от «старца» немедленного выезда из столицы; «старец» вроде подчинился, выехал, но вскоре вернулся, и вместе с ним вернулась на круги своя и так называемая «распутинщина».

Николай II в беседе с Коковцовым «высказал убеждение», «что нужно пресечь эту гадость, эту отвратительную сплетню в корне». И повелел передать все материалы о Распутине, имеющиеся в Священном синоде, в руки председателя Думы М. В. Родзянко — для рассмотрения и представления непосредственно императору его личного заключения. Николай II надеялся, что Родзянко, ознакомившись с материалами, вполне убедится в ложности всех вымыслов и найдет способ положить им конец, пресечет соучастие депутатов Думы в сплетнях. Надежды императора в отношении Родзянко не оправдались, скорее председатель Думы невольно дал импульс вымыслам. Он, право, в этом деле действовал не лучшим образом. Как вспоминает Коковцов, получив повеление царя, Родзянко растрезвонил по всему городу, что государь оказал ему высокое доверие, призвав встать на защиту чести, доброго имени государыни и т. д.

Он привлек к делу Гучкова и еще одного октябриста — Н. П. Шубинского, и втроем они составили уже как бы комиссию, начали свое расследование, опрос свидетелей, сбор дополнительных документов, словом, стали изучать дело и составлять всеподданнейший доклад. «Комиссия», созданная Родзянко, дела не поправила, а его доклад лишь усилил раздражение императора. Действия правительства были более результативны. Министру внутренних дел удалось найти и изъять подлинники августейших писем. Теперь, спустя столетие, перечитывая письма Александры Федоровны, поражаешься тому, насколько была неосторожна в выборе слов мистически увлеченная царица, поистине обезумевшая от горя, страданий, боли за неизлечимо больного сына, терявшая в изливании благодарности «спасителю» и свой ум, и свою незаурядную силу воли. Коковцов, ознакомившись с подлинниками писем, свидетельствует: «Содержание письма императрицы, в особенности некоторые выражения его, вроде врезавшейся мне в память фразы: „Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки“, конечно, могли дать повод к самым непозволительным умозаключениям <…> сказалась вся ее любовь к больному сыну, все ее стремление найти в вере в чудеса последнее средство спасти его жизнь»². Наверное, это одно из самых выверенных определений всей этой истории. Немногие тысячи темных глаз, читавших эти «апокрифичные» копии, как определял их Коковцов, не обладали всей полнотой информации. Удар, нанесенный Гучковым публикацией писем, обладал страшной разящей силой. Через несколько лет, уже в войну, эта история пересказывалась в окопах, обсуждалась, множилась в солдатских письмах. Император, Верховный главнокомандующий, ставший Георгиевским кавалером, стал объектом насмешек: «Царь с Георгием, царица с Григорием!» — язвили солдатские языки.

Заполучив «апокрифичные» письма, Макаров испросил высочайшую аудиенцию и вручил документы Николаю II. Николай II, как рассказывает Коковцов, был в этот день в отличном настроении, но, выслушав всю историю этих писем, побледнел, вынул письма из конверта и, взглянув на почерк императрицы, сказал: «Да, это не поддельное письмо», открыл ящик стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт.

Вскоре Макаров был смещен с поста министра внутренних дел. Не случайно Коковцов советовал ему передать письма непосредственно из рук в руки самой императрице, чтобы избежать вторжения в сферу интимных отношений. Но через год в отставку «ушли» и премьера, и он был убежден, что главная причина — это месть императрицы за «старца»³. Черная тень всей этой истории с письмами легла на последний год деятельности Третьей Думы и кабинета Коковцова.