Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Против этого открыто возражать было трудно, да напрямую прогрессисты с подобными призывами и не спорили. Они ведь тоже были государственники, патриоты и легитимисты, по крайней мере, хотели таковыми выглядеть в глазах публики. В речах других правых депутатов мысль Левашова о законотворчестве для фронта нашла свое развитие. Н. Марков-второй ударил в самое уязвимое место прогрессистов, упрекнув их в увлечении риторикой: «Поболтаете и на том успокоитесь», добавив, что среди них есть хорошие ораторы, но нет «дельных работников… Где ваши спасители? Их нет среди вас». Оратор назвал Прогрессивный блок, этот союз шести разнородных фракций, искусственной комбинацией, которая лишена внутреннего единства, «химически не соединена» и распадается при первом толчке. Надобно сосредоточить внимание на трех главных проблемах — борьбе с немцами, тайными пособниками, немецким засильем, дороговизной и взяточничеством¹⁹.

Яркую речь произнес от имени оппонентов Прогрессивного блока В. М. Пуришкевич, признавший в критических речах своих политических противников, от Милюкова до Чхеидзе, много правды, много святой истины, ибо несомненно, что «нужно обновить наш государственный организм. Нужно и ряд реформ, но еще более необходимо ликвидировать засилье темных сил, без чего никакие реформы невозможны. Высшие государственные мужи и церковные иерархи окружены темными дельцами, вроде банкиров Рубинштейна, Манусе и тому подобного отребья. Разве нормальна, — воскликнул трибун, — та министерская чехарда, свидетелями которой мы являемся?» Оратор поддержал предложение о концентрации внимания на законах, связанных с войной: «Теперь все должно быть отдано победе». И даже уничтожение темных подпольных сил он готов был отложить до окончания войны²⁰.

Виднейшие прогрессисты, одновременно входившие в руководство Военно-промышленных комитетов, А. И. Коновалов, Н. В. Некрасов, М. В. Родзянко, взяли под защиту эти организации. Лидер прогрессистов Ефремов отстаивал требование о создании «ответственного правительства», заявив, что для этого не обязательно менять Основные законы, вполне достаточно заявления Совмина, что он будет управлять державой, опираясь на Думу, прислушиваясь к ней, и готов сложить полномочия по ее требованию. А еще лучше, если подобное заявление будет исходить от государя²¹.

Милюков, защищая декларацию блока, сострил, что пока нет Кабинета общественного доверия, но есть министерства доверия Союза русского народа. Концовка его выступления была неопределенной: «Мы не решаемся больше обращаться к государственной мудрости власти, накануне решающих событий я проникнут большой тревогой и схожу с кафедры без ответа и без надежды получить его от теперешнего кабинета». Как показал ход событий, Милюков сознательно темнил.

Прения по правительственной декларации завершились 12 февраля. Никакой формулы перехода принято не было, и, следовательно, Дума от общей оценки правительственного курса воздержалась.

16 февраля Дума начала обсуждение бюджета. Второй год бюджет был военным и не подлежал по закону рассмотрению Думы. Ассигнования на войну, все военно-морские дела, равно как и внешнеполитические, были целиком в ведении монарха. Дума обсуждала и принимала сметы только по гражданским министерствам, а это были лишь ломтики от громадного военного пирога! По традиции обсуждение бюджета, особенно сметы Министерства внутренних дел, превращалось в критику внутренней политики правительства, но в этом году критика была бы признана поступком непатриотичным, и крупнейшие фракции договорились вопрос об отклонении министерских смет не ставить. В этих условиях общая дискуссия по бюджету приобретала формальный характер. Повторился в общем уже сложившийся обряд, события развивались по обкатанному за десять лет сценарию. Вновь прения открыл длиннейшей речью кадетский специалист по бюджету Шингарев; в этом году он был лишен возможности, как ранее, говорить о милитаризации бюджета, о мизерных ассигнованиях на культуру и просвещение, но указал, что в создавшихся условиях, когда львиная доля ассигнований была забронирована, думскому контролю не подлежала, бюджет низведен до «случайного канцелярского списка» и напомнил слова графа М. М. Сперанского, что такой бюджет «не что иное, как пустой обряд», ничтожный в общем ходе государственных дел²².

Этот пустой обряд тем не менее Шингарев отслужил, что дало правому златоусту Н. Маркову, его вечному оппоненту, ехидно заметить, что установился обычай: вот уже восьмой год после министра финансов появляется Андрей Иванович (Шингарев) — сперва министр, потом антиминистр, министр говорит: все прекрасно, антиминистр говорит, что все скверно, выводы же их почти одинаковы. Министр говорит, мы победим, потому что все хорошо, антиминистр, доказывая, что все плохо, скверно… кончает — но мы все-таки победим²³. Концовки речей Шингарева были действительно таковыми.