Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

¹⁶Седых А. Далекие, близкие. Нью-Йорк, б/г. С. 157. См. также: Резанов А. С. Штурмовой сигнал Милюкова П. Н. Париж, 1924.

¹⁷ Государственная Дума. 4-й созыв. Стенограф. отчет. 5-я сессия. С. 6771.

¹⁸Гессен И. В. Указ. соч. С. 347.

¹⁹Родзянко М. В. Указ. соч. С. 147.

²⁰ Государственная Дума. 4-й созыв. Стенограф. отчет. 5-я сессия. С. 131.

²¹ Там же. С. 29–33. См. также: Родзянко М. В. Указ. соч. С. 146.

²² Речь. 1916. 11 (24) ноября; см. также: Аврех А. Я. Указ. соч. С. 126.

²³ Утро России. 1916. 17 ноября.

²⁴Милюков П. Н. Указ. соч. С. 238.

²⁵Родзянко В. М. Указ. соч. С. 149.

²⁶ Красный архив. Т. 1 (56). С. 118–120.

²⁷ Там же. С. 122–131.

²⁸ Там же. С. 132.

²⁹Милюков П. Н. Указ. соч. С. 238.

Дума. Царь. Смута

Как было согласовано и решено, заседания Думы возобновились 19 ноября 1916 г. Трепов выполнил свое обещание, данное Родзянко, и выдержал свою декларацию в примирительном духе. «От лица правительства» он «открыто и прямо» заявил, что «исходит из желания посвятить свои силы на совместную с законодательными установлениями положительную работу», но подчеркнул, что его власть не зависит от думского одобрения и вручена ему державной волей государя императора. Первейшее место в области законодательства будет предоставлено законом, «соприкасающимся с делом обороны», но правительство учитывает, что существуют неотложные проблемы, потребность народного просвещения, профессионального образования. В марксистской историографии сложилась стойкая негативная оценка программы и действий Трепова, она расходится с фактами и представляется субъективной. Шульгин был ближе к истине в оценке этого деятеля. Его требование — в первую очередь исходить из нужд обороны — было правильным и единственно возможным. От реформ он не отказывался, уважение к закону подчеркнул, заявив, что власть сильная и твердая использует законы во всей полноте.

Трепов продолжал, иначе он и не мог, политику своих предшественников, направленную на обеспечение победы. Ведь речь шла о защите общенациональных государственных интересов. Премьер указал, что победа обеспечит России получение контроля над проливами, обеспечит беспрепятственный выход в Средиземноморье. Милюков при этих словах воскликнул: «Браво, Сазонов» — напомним, что соглашение с союзниками о переходе к России Царьграда подписал С. Д. Сазонов. Милюков хотел уязвить премьера, но фактически невольно подчеркнул преемственность внешнеполитической стратегии русского императорского правительства. Ведь Сазонов проводил курс, намеченный императором, сохранившим в своих руках всю полноту власти в области внешней политики и военных дел¹.

Обсуждение правительственной декларации открыл остроумный и ироничный В. М. Пуришкевич. На этот раз он был неузнаваем, серьезен, взволнован и решителен. Родзянко вспоминает, что Пуришкевич произнес речь, «исключительную по силе и вдохновению». Его речь по значимости, по резонансу, по последствиям не уступает «экспромту» Маклакова. С необычной для думских речей откровенностью — «с невыразимым душевным волнением выхожу я на эту трибуну» — оратор заявил: «Я самый правый из всех, кто сидит в правом лагере». Он подчеркнул, что настало время, когда надо отрешиться от личных, местных симпатий и пристрастий, принести их в жертву, смотреть не с уездной или губернской башни, а, взойдя на колокольню Ивана Великого, окинуть взором и оценить все, что творится на святой матушке-Руси, и бить в набат! Оратор резко осудил правительство, «где каждый работает на свой риск и страх». «Министерская чехарда» вознесла на вершину власти Протопопова, несущего ответственность за беспорядок. Оратор далее напомнил, придав своей критике форму эпиграммы: «Русь, что ни день, меняет няньку, / предавшись горькому посту, / в лицо скорей узнаешь Ваньку, / чем министра на посту».