Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Два пункта в речи Маклакова привлекают повышенное внимание. Это формула «мы и они». Другая ее ипостась: «власть и общество». Позже, уже в эмиграции, он уделил этому принципу повышенное внимание в мемуарах, носящих характерное название «Власть и общественность». История Думы, согласно Маклакову, это десятилетнее стремление снять противопоставление, конфронтацию двух этих основных сил, борьбы, оказавшейся в конечном счете неудачной и завершившейся национальной катастрофой. Формула «власть и общество», «мы и они» и более резко: «Либо мы, либо они» (именно эту конфронтационную форму предпочел Маклаков) действительно выводит на ось, вокруг которой вращалось колесо российской государственности. Это очень древнее желание русской «публики», «образованного меньшинства», «просвещенного дворянства», как говорили встарь, до изобретения понятия «интеллигенция» (это дитя 70-х годов XIX в.), «элиты», как выражаются ныне, — видеть во власти своих представителей, выразителей своей роли и желание иметь право контролировать эту исполнительную власть, надзирать за ее действиями, поправлять ее ошибки, иметь право указывать на них. Этот надзор, контроль, поправки, поучения осуществлялись в разное время по-разному: то в форме челобитных (смиренных, но только по словам, по форме, подобное смирение было высшим выражением гордости), то в виде гвардейского шарфа на августейшей шее. Думский надзор задумывался как следующий шаг в этом традиционном контроле, как «цивилизованная» его форма. В этом отношении весьма примечательно обращение Маклакова к Пушкину, к традициям русской словесности — этому могучему воспитателю народа, носителю и создателю национального самосознания. Вспомним, что в начале деятельности Первой Думы тезис о верховенстве законодательной власти над исполнительной Набоков тоже обосновывал ссылкой на «Вольность» Пушкина, ставившего закон выше государя, выше владык мира. Было бы интересной исторической работой проследить использование русской художественной литературы в речах депутатов Думы, среди которых было немало знатоков, тонких ценителей нашей изящной словесности, не чуждых и собственным поэтическим упражнениям. Ведь пушкинская мысль о верховенстве закона и страшной мести за ее нарушение, за попрание «вольности святой» владыками мира — это давняя тема в русской классике, от Ломоносова и Державина. Пушкинское, лермонтовское бичевание рабов и льстецов, жадной толпы, искателей чинов, облепивших престол, у Брюсова («Орел двуглавый») перерастает в картину вырождения окружения самодержца — вместо Сперанского, Державина, Потемкина пестуном орла выступает Распутин.

Все это, видимо, всплывало в памяти депутатов во время речи Маклакова, вставали эти картины и перед взором читателей речей, произнесенных в Думе.

Стремясь поддержать высокий тон политической конфронтации, «прогрессивное» большинство Думы вносит на этом же втором заседании и признает «спешными» три запроса — председателю Совмина, военному министру и минвнутрдел, по поводу запрещения военной цензурой речи Милюкова и других, произнесенных на первом заседании, но правительственным ответом на запросы явилось запрещение новой публикации речей, произнесенных на втором заседании (Маклакова, Шульгина).

Правые депутаты тщетно пытались доказать «прогрессивным», что они встали на путь политического экстремизма и, по существу, призывают к свержению правительства. «Ваши слова ведут к восстанию, народному возмущению», — восклицал Марков.

Прогрессистов активно поддержали социал-демократы и трудовики. От имени первых Чхеидзе, выступая в первый день после оглашения декларации блока Шидловским, заявил, что его фракция поддерживает стремление блока употребить «все законные средства борьбы с правительством», и добавил: «Не знаю, хватит ли у вас решимости отвергнуть бюджет?» Он также заявил, что в декларации не совсем внятно сказано об изменниках, действиях и замыслах тех, кто держит в руках судьбу страны.

В том же духе «уточнений» декларации блока прошла и речь Керенского, полная патетических возгласов: «Страна истекает кровью», власть разрушает «организм государства, руководствуется нашептываниями и указаниями безответственных кругов»… «Мы заставим уйти тех, кто губит, презирает, издевается над страной… Штюрмер и Протопопов не осмелятся прийти сюда, они знают, какая буря негодования и возмущения их ожидает, если они появятся на этой кафедре». Керенский срывал аплодисменты, обыгрывая неожиданный уход из зала заседаний Штюрмера и Протопопова, вслед которым неслись крики: «Вон, долой изменника Штюрмера»²¹.