Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Практика эта была настолько широко распространена, что имелись даже стандартные условия такой аренды: наниматель обязывался уплачивать собственнику за рейс 7–8 лан серебра с одного верблюда (что было не столь уж много, поскольку только за один вьюк извозчик брал с торговцев 14–16 лан), груз одного верблюда не должен был превышать 9 пудов, арендатору вменялось кормить верблюда и присматривать за ним и вернуть хозяину полную стоимость, если животное падет[422]. Аналогичным образом поступали и в отношении сдаваемых в аренду лошадей.

Летом 1904 г. бурятский ученый Цыбен Жамцарано по поручению Русского комитета совершал поездку по Северной Монголии для изучения Средней и Восточной Азии. Он нанял проводника с лошадьми, причем в соглашении были оговорены условия оплаты в случае прибытия в тот или иной населенный пункт[423]. Американский миссионер Джеймс Гилмор приводит слова монгола, предоставившего ему лошадь: «Ты нанял мою лошадь, я ее привел, вот она. Можешь на ней ездить или нет, все равно ты должен платить»[424]. Как видим, во второй половине XIX в. монголы стали гораздо лучше ориентироваться в экономических реалиях и обеспечивать защиту своих прав как арендодателей.

В наиболее же бедных районах кто-то занимался ремеслом (среди монголов было немало хороших изготовителей войлоков и веревок, ножей и огнив[425]), но из-за неумения торговать не мог соперничать с китайскими конкурентами, которые нередко продавали монголам даже те товары, которые широко производились в самой Монголии. Многие выходцы из хошунов отправлялись в ближайшие города, где нанимались к местным жителям в качестве поденных рабочих[426].

Таким образом, записки путешественников позволяют сделать вывод, что монголы в течение длительного периода пребывания под китайским правлением сумели усвоить некоторые китайские традиции, в том числе и в экономической сфере, и к рассматриваемому времени в Монголии получили распространение основные виды гражданско-правовых договоров. Впрочем, навыки торговли, равно как и рационального обращения с деньгами, монголы в большинстве своем так и не приобрели, в результате чего очень часто попадали в долговую кабалу к китайским торговцам, постоянно проживавшим в монгольских административных центрах[427].

Долгое время маньчжурские власти всячески старались воспрепятствовать практике переселения китайцев в Монголию на постоянное жительство[428]. Лишь в исключительных случаях власти империи позволяли китайцам заниматься земледелием на территории Монголии, тогда как большинство китайцев в монгольских пределах были торговцами, которым запрещалось обзаводиться домами и предписывалось торговать с палаток. Но этот запрет нередко нарушался — даже в крупных городах, таких как Урга, в китайском квартале которой (Маймачене[429]) было большое количество китайских домов и лавок[430]. В 1870-е годы их количество в Урге достигло такого уровня, что в 1874 г. монгольские церковные иерархи обратились напрямую к императору с прошением о сносе торговых домов и лавок, поскольку они не позволяли проводить священные обряды. Лавки были снесены, однако уже в 1877 г. Лифаньюань затребовал объяснение у ургинских амбаней, на каком основании были предприняты такие действия: торговцы сочли это восстановлением своих прав и тут же вновь построили дома и лавки[431].

Однако после поражения России в войне с Японией 1904–1905 гг. китайцы, воспользовавшись ослаблением российских позиций на Дальнем Востоке, начали активно заселять Маньчжурию, а также Монголию и Синьцзян, достаточно свободно получая от маньчжурских администраторов Урги и других центров «установленные билеты»[432], дающие право на пребывание в регионах, в которых им ранее в законодательном порядке было запрещено оседать[433].

Формальное закрепление права пребывания китайцев в Монголии развязало им руки для еще более многочисленных злоупотреблений при совершении сделок с местными жителями. Китайцы заключали с монголами кабальные кредитные договоры, по истечении сроков которых забирали долг и проценты натурой, т. е. скотом (который потом с выгодой продавали), по крайне низким ценам. Алексей Матвеевич Позднеев вспоминает, что встречал принадлежавшие китайским банкирам стада скота, которые насчитывали десятки тысяч голов (разорившиеся монголы-скотоводы были вынуждены наниматься на работу в китайские лесозаготовительные фирмы в той же Халхе)[434]. О том, что китайцы стремились лишить монголов права распоряжаться своим скотом, вспоминает и А. П. Беннигсен[435]. Существовала также практика выкупа долговых обязательств одними китайскими компаниями у других за целые хошуны: спустя год монголы-должники должны были выплатить новому кредитору долг с еще большими процентами[436].