Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Маньчжурские же чиновники разбирали дела, в которых одной из сторон выступал китаец[549]. Большинство подобных дел было связано с нарушениями в торговой сфере, в которой китайцы злоупотребляли неопытностью монголов в обеспечении своих интересов и защите прав. В результате монголы даже не могли защитить свои интересы в суде, потому что «китайцы умеют хорошо говорить и лгать» и «монгол никогда не будет прав перед китайцем»[550]. То же касалось и дел с участием иностранцев: например, Г. Н. Потанин в письме Н. М. Ядринцеву из Монголии в 1876 г. описывал, как оказался перед судом маньчжурского чиновника за то, что при осмотре монгольского города он случайно заехал в священное место и подвергся нападению монахов-лам[551].

Правом решения наиболее серьезных дел и пересмотра решений хошунных князей обладали сеймы, собиравшиеся, как уже упоминалось выше, в каждом аймаке не реже одного раза в три года. Правом наказания своих подчиненных обладали военные командиры всех уровней — до десятников включительно, которые имели право наказывать своих солдат, «которые не радеют о своих обязанностях»[552].

Наряду со свидетельствами участников процесса еще и в последней четверти XIX в. использовался старинный обряд «божьего суда». Г. Н. Потанин сообщает, что если вор оговаривал другого, а тот обвинял его в клевете, то «ставили два столба с перекладиной, на которую вешали: женские штаны, плеть, путы, череп человеческий и два камня — черный и белый, каждый весом в лан, завязанные в дабу; эта постройка называлась шокшиг». Спорщики проходили под перекладиной, после чего камни взвешивали: если вес черного после прохождения превышал вес белого, то считалось, что первый сказал правду, если наоборот, то его признавали клеветником[553].

Для получения доказательств подозреваемых подвергали порке (до 50 ударов розгами), причем продолжались такие экзекуции, как правило, до полного признания. При этом, как подчеркивают исследователи, подобные порки представляли собой только следственные действия и не зачитывались в счет наказания, если суд выносил обвинительный приговор[554]. Китайские процессуальные традиции существенно «обогатили» арсенал средств получения доказательств в монгольском суде. Весьма красноречиво описывает данную стадию процесса А. В. Бурдуков: «В одно из таких посещений мы застали нашего Максаржава в роли сурового судьи. Он разбирал какое-то запутанное дело о краже скота, находясь в возбужденном состоянии: глаза сердито сверкали, голос был тверд. Перед юртой толпились окруженные стражей закованные подсудимые, которых одного за другим вводили в юрту на допрос, тут же сидели и пострадавшие. При запирательстве, а также в случае сомнительных показаний обвиняемого заставляли ложиться ничком перед дверью юрты с оголенным задом. Двое дюжих молодцов держали его, а третий начинал неистово бить ниже сиденья и повыше коленных изгибов специально простеганным ремнем или палкой (бандза). Применялся и другой способ вынудить признание: подсудимого хлестали по щекам стеганой кожаной подошвой; после нескольких ударов появлялась кровь. Он истошно кричал, обещая, что расскажет всю правду. Тогда его вновь вводили в юрту. Не выдержав такой сцены, мы ушли, но крики подсудимых в этот день слышались до позднего вечера»[555]. Н. М. Ядринцев упоминает и более жестокие варианты пыток — в частности, стягивание веревкой или ремнем ног или черепа[556].

Правоохранительная деятельность в Северной Монголии была организована из рук вон плохо. Обязанности по охране правопорядка были возложены на местное население, включая и борьбу с разбойниками. Однако, как отмечают российские очевидцы, эта деятельность была совершенно неорганизованной, и поэтому многочисленные шайки разбойников («хунхузов») не только грабили торговые караваны, но и нередко совершали налеты на сами селения, после чего, практически не встречая сопротивления, скрывались. Д. В. Путята не без иронии описывает случай, когда жители монгольского селения, через которое он проезжал, нашли у дороги мертвого разбойника, труп которого тут же заковали в цепи и повезли в ближайший ямынь, чтобы получить награду за его поимку[557].

Точно так же не предпринималось никаких мер в отношении поиска украденного имущества — если только сам пострадавший не принимал такие обязанности на себя. Даже когда жертвами ограбления становились иностранцы с высоким статусом, представители местных властей и населения находили «убедительные доводы», чтобы не заниматься поиском похищенного. Так, когда у отряда под руководством П. Д. Орлова во время ночевки было похищено несколько лошадей, проводники-дэрбэты тут же обвинили в краже урянхайцев, которых всех считали разбойниками, и только изобразили поиск воров и похищенных лошадей[558].