Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Среди халхасцев была распространена практика грабительских набегов на соседей, что, однако, расценивалось самими монголами не как преступление, а как геройство[509]. Особенно частым преступлением было конокрадство, причем жертвами грабителей становились и русские дипломаты, которые не только лишались лошадей и верблюдов, но и подвергались грабежу и насилию. Например, в 1745 г. торговый караван Герасима Кирилловича Лебратовского подвергся нападению грабителей, причем пострадали даже члены его семьи[510]. Естественно, представители России неоднократно жаловались цинским властям на подобные действия их монгольских вассалов и требовали, чтобы эти жалобы рассматривались маньчжурскими чиновниками, поскольку по законодательству империи Цин конокрадство наказывалось смертной казнью. Однако маньчжуры полностью перепоручали разбирательство подобных дел монгольским правителям, которые, как докладывал И. В. Якоби, неоднократно ездивший в Пекин в качестве курьера в 1750-е годы, чаще всего не только не казнили преступников, но нередко и сами укрывали их. Влиятельнейший из монгольских правителей Тушету-хан вообще ограничивался лишь обещанием удерживать своих подданных от конокрадства в дальнейшем, фактически не предпринимая никаких действий в этом направлении[511].

Е. Я. Пестерев описывает наказание похитителей скота: «Поставят виновного на колени и велят выбранному для того человеку бить на коленях стоящего по щекам до тех пор, пока у виноватого опухолью не заплывут глаза; напоследок изготовленной палкой наломают виноватому ноги и бросят его без всякого призрения». Впрочем, такое суровое наказание, по всей видимости, применяли только при крупном хищении, поскольку сам Пестерев, пострадав от мелкой кражи (у него было украдено несколько пуль), отметил, что виновного по распоряжению начальника поселения ударили «20 разов»[512]. Таким образом, можно сделать вывод, что нетяжкие бытовые преступления судились и наказывались непосредственно главами монгольских селений или назначенными ими людьми на основе обычаев и собственного усмотрения.

В XIX в. грабительские набеги стали квалифицироваться как тяжкое преступление, и монгольские правители под воздействием маньчжурских властей начали практиковать за них весьма суровые наказания. Рассказ неизвестного по имени русского консульского переводчика содержит яркое описание казни в 1870 г. 24 монголов из Сэчен-ханского аймака, обвинявшихся в грабительских набегах на земли Тушету-ханского аймака. Когда преступники были схвачены, маньчжурский амбань Урги предложил своему монгольскому коллеге просто расстрелять их, однако тот не согласился, и виновные были им публично обезглавлены двумя палачами, причем уже после казни нескольких первых топоры затупились, и последующие жертвы умерли весьма мучительной смертью — приходилось наносить до десятка ударов, чтобы отделить голову от тела[513]. Впрочем, ухудшение положения монголов в сочетании с «разлагающим влиянием» китайских и русских соседей приводило к тому, что грабителем мог стать любой монгол, причем жертвой мог стать даже остановившийся у него путник, которого, согласно прежним степным обычаям, надлежало принять, накормить и обеспечить безопасность[514]. По мере увеличения числа российских торговцев в Монголии в последней трети XIX в. получили широкое распространение кражи, совершаемые монголами, нанимавшимися в торговые караваны в качестве работников, погонщиков и проч.[515]

Естественно, по-прежнему процветало конокрадство, причем ко второй половине XIX в. участились случаи угона коней с почтовых станций, которые, как уже отмечалось, в этот период находились в упадке и не могли в полной мере обеспечить свою безопасность[516]. Е. П. Демидов вспоминал, что во время экспедиции российские администраторы на Алтае предостерегали его от поездок в Монголию, поскольку не сомневались в том, что монголы сразу же по пересечении границы украдут у него лошадей[517]. Вместе с тем в некоторых районах воровство процветало при покровительстве местных властей, которые не вели поисков воров и имели с них долю от добычи. Подобный случай вспоминает Г. Н. Потанин, у экспедиции которого пропало несколько лошадей во владениях урянхайцев, и только настойчивые требования российских путешественников побудили власти изобразить поиски, а самих воров — «найти» пропавших лошадей[518]. Аналогичным образом, когда у Гюка и Габе пропало несколько лошадей, сразу восемь монголов вскочили на коней, отправились на поиски и через два часа пригнали пропавших животных[519].