Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

К числу серьезных преступлений относилась продажа монгольскими князьями своих подданных. И хотя в Монголии каждый князь мог даже подарить любое число подданных другому аристократу или монастырю, обычно такие действия разрешались в пределах одного хошуна — с целью не допустить изменения численности населения и новой раскладки сборов и повинностей. Когда один князь, нуждаясь в деньгах, продал европейцам 100 женщин из числа своих подданных, пекинские власти вызвали его на суд. Испугавшись, он распространил слухи о своей кончине и отправил сына в столицу империи для утверждения князем вместо себя. Но только после получения крупных взяток чиновники «поверили» в кончину князя и замяли дело[500].

Строгое наказание грозило за халатное отношение к стадам дзасаков — улусных владетелей. Если за хороший приплод пастухи могли рассчитывать на вознаграждение, то в случае уменьшения поголовья следовали неотвратимые наказания. Если количество скота убывало в соотношении 1:10, пастушеские начальники лишались части жалованья, а простых пастухов подвергали порке; если же урон скота составлял 2:10, то начальников лишали половины жалованья, а также все пастухи обязаны были возместить потери за счет собственного скота — до пяти голов с человека[501]. Неудивительно, что пастухи старались организовать охрану таких стад из числа лиц, которые «с невероятным искусством и проницательностью примечают всякие следы и умеют отыскивать по оным неприятелей»[502].

Из преступлений против частных лиц наиболее сурово каралось убийство: виновному публично отрубали голову, которая вывешивалась в клетке на городской стене, а тело выбрасывалось на съедение хищникам[503]. Впрочем, П. К. Козлов отмечал, что убийства среди монголов весьма редки и случаются обычно в пылу ссоры или в результате несчастного случая: за два года экспедиции он сам слышал только о трех таких преступлениях[504]. Вторит ему и другой исследователь, Павел Аполлонович Ровинский, побывавший в Монголии в 1871 г.: «В Монголии почти не слышны убийства и даже другого рода насилия очень редки. Отчасти причина этого заключается в их трусости; но вообще монголы не сварливы и не скоры на драку, как китайцы; у них редко встретите жестокое обращение родителей с детьми или мужа с женою»[505]. Однако А. М. Позднеев, в свою очередь, приводит сведения о том, что убийства на базаре за мошенничество были весьма распространены и приводит пример, как был убит один лама, продавший другому фальшивый документ на право торговли, но потом изобличенный свидетелями: торговцы и покупатели так его избили, что он умер, и это не привело ни к закрытию торга, ни даже к вмешательству властей[506].

К тяжким преступлениям относилось причинение телесных повреждений, особенно если жертвами становились китайцы. Выше мы уже приводили описание священником Иоанном Никольским массовой драки монголов с китайцами в 1864 г., которую спровоцировал юный Богдо-гэгэн VII. Закончилась же она только после вмешательства маньчжурского дзаргучи. Учитывая, что жертвами стали китайцы, преступников должен был судить именно он. Последствия драки отец Иоанн описывает так: «В числе злодеев были и знаменитые ламы Гыгена [Богдо-гэгэна — Р. П.]. Но так как правосудие у китайцев и монголов определяется весом серебра, то богатые оправдались, а бедные, может быть и невинные, в числе ста пятидесяти человек должны подвергнуться всей строгости китайских законов»[507].

Если же речь шла о бытовой стычке между монголами, нередко нанесение побоев вообще не влекло ответственности. Весьма красноречиво описывает подобные случаи П. А. Ровинский: «Один едет верхом и слегка бьет плетью проходящего близ него пешехода. Этот хватает лошадь за повод, а тот его за косу, и, ударив по лошади, мчится вперед так, что пеший только ногами болтает, повисши на поводе и на собственной косе. Пешеход, однако, успевает остановить лошадь, сталкивает всадника с седла, валит его на землю; порожняя лошадь помчалась, мальчишки припугнули ее; другие всадники ударились вдогонку на ней, а милая шутка кончена. До серьезной драки не дошло»[508].