Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Лишь в крупных административных центрах, где размещались представители маньчжурской администрации и их китайская охрана, ситуация несколько отличалась в лучшую сторону. Дж. М. Прайс отмечает, что, пребывая в Урге, не был свидетелем серьезных преступных деяний за исключением мелких краж — что обеспечивалось большим количеством стражников, следивших за порядком днем и патрулировавших с собаками город ночью (когда запрещалось выходить на улицу за исключением самых важных дел), а нарушителей могли на некоторый срок посадить в колодку, выставив на всеобщее обозрение у городской тюрьмы[559].

Любопытно, что, несмотря на столь восхваляемую честность монголов, у них практиковался специальный ритуал, осуществляемый ламами (естественно, за вознаграждение!) и позволявший, по их воззрениям, легко найти пропажу и вора. Д. Белл приводит рассказ русского купца, у которого украли несколько концов камчатой ткани, и в ответ на его жалобу был проведен этот ритуал: «Один лама взял скамейку о четырех ножках и, поворачивая ее многократно во все стороны, поставил напоследок концом прямо против той палатки, где покража сия была спрятана»[560]. Еще один ритуал, оказавшийся, правда, куда менее эффективным, описывает британский турист Александр Мичи. Когда у него пропало из повозки несколько безделушек, подаренных ламой, пришли двое лам, которые попытались найти вора, используя колокольчик, книгу и свечу. По их словам, вор был обнаружен, но уже находился слишком далеко, чтобы его настичь[561]. Любопытно, что монголы попытались привлечь к проведению такого ритуала миссионеров Гюка и Габе, приняв их за лам и попросив найти пропавших коней: только после их отказа они отправились на поиски сами[562].

В случае бегства преступников хошунные правители организовывали его розыск силами своих подданных. Если выяснялось, что разыскиваемые могли находиться в соседних хошунах, требовалось получить разрешение вышестоящего начальства, для того чтобы продолжить розыски в них[563].

Глава V Путешественники об особенностях государственного и правового положения Южной (внутренней) Монголии

Более раннее подчинение областей Южной Монголии (Чахар, Тумэт, Ордос и др.) империей Цин, чем северомонгольских ханств Халхи, обусловило большую интеграцию южных монголов в имперское политико-правовое пространство. Этот процесс нашел отражение в многочисленных правовых актах маньчжурского и южномонгольского происхождения, многие из которых сегодня еще только вводятся в оборот[564]. Их содержание, впрочем, весьма существенно дополняется ценными сведениями российских и западных путешественников, побывавших в Южной Монголии в цинский период (XVII — начало XX в.) и оставивших записки, в которых они отразили изменения в самых разных сферах государственных и правовых отношений. Анализ этих записок позволяет проследить трансформацию реалий политико-правовой жизни южных монголов и все большее включение их в цинское имперское пространство.

Власть и управление. Поскольку южномонгольские владения ко времени установления и развития русско-монгольских отношений уже признали власть империи Цин, то в записках дипломатов сведений о них весьма мало — по-видимому, в силу того, что такие монгольские правители не являлись самостоятельными участниками международных отношений, и с ними участники русских посольств в контакты практически не вступали. Поэтому в записках русских путешественников XVII в. лишь изредка встречаются упоминания о южномонгольских политико-правовых реалиях, причем, как правило, в записках дипломатов, совершавших поездки именно в Китай, а не Монголию. Так, Федор Исакович Байков, руководитель дипломатической миссии в Китай в 1654–1656 гг., упоминает о «мугальских тайшах кочевных», которые «отложились от своих мугальцов… а служат китайскому царю»[565]. При этом дипломат уточняет, что они кочуют около города «Кококотана», и «называют их тубенцами». По всей видимости, речь идет о монголах-тумэтах, центр владений которых находился в г. Хухэ-Хото, и которые, в самом деле, уже в первой половине XVII в. признали власть империи Цин. Николай Гаврилович Спафарий, также побывавший в Китае в 1675–1677 гг., упоминает о «китайских ясачных мунгалах», которые «и поминки емлют, и дают»[566].