Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

На западе региона, в Тумэте, многие монголы уже в первой половине XIX в. окончательно перешли к землепашеству, восприняли обычаи и даже язык китайцев, в результате чего под покровительством маньчжурских властей стали жить лучше своих сородичей-кочевников, на которых уже смотрели с презрением[601]. Синолог В. П. Васильев, пребывавший в Цинской империи в 1840–1850 гг. отмечал, что ряд южномонгольских племен уже перешел к земледелию — за исключением чахаров, на землях которых паслись императорские стада, и суннитов, земли которых просто-напросто не подходили для земледелия[602]. В области Ордос монгольские обычаи и традиционная монгольская система управления сохранялись, но побывавшие там в конце XIX в. путешественники отмечали, что и тут было много монголов, которые заимствовали китайские обычаи и даже образ жизни — стали носить китайскую одежду, жить в глинобитных фанзах вместо юрт, их администраторы перенимали китайскую бюрократическую систему. Естественно, для цинских властей этот процесс представлял прекрасную возможность для реализации планов по полному уравниванию местного население с жителями китайских регионов и, соответственно, распространению на них цинской системы налогообложения[603]. Российские путешественники начала XX в. также отмечали, что оседлых монголов было все больше по мере приближения к собственно китайским границам[604].

Естественно, превращение пастбищ в сельскохозяйственные угодья не могло не привлечь во Внутреннюю Монголию китайских поселенцев, которым, как мы помним, долгое время был закрыт путь в обширные степи Северной Монголии. Уже в конце XVIII в. оседание южных монголов происходило вслед за появлением на их землях китайцев-земледельцев, сначала получавших права на захваченную ими землю по решению маньчжурской администрации пограничных районов, затем — как бы «по просьбе» самих южномонгольских владетельных князей[605].

Однако уже вскоре китайская колонизация стала принимать столь угрожающие масштабы, что местные князья на своих сеймах раз за разом единогласно принимали решения об отказе в предоставлении китайским поселенцам даже «пустопорожних земель»[606]. По словам Г. А. Фритше, официальные маньчжурские власти «из корысти» продавали китайским мандаринам земли в юго-восточной Монголии, которые формально были «приписаны к дворцу Же-хо», т. е. считались государственной собственностью[607]. Прямым следствием таких решений стал захват монгольских владений с использованием особой «системы», по сути, сочетавшей в себе «обман и насилие»[608]. А. Давид сообщает также и об открытых вооруженных захватах китайцами монгольских земель и постройке там каменных домов[609]. В результате уже в конце XIX в. в Южной Монголии насчитывались десятки чисто китайских деревень[610]. По свидетельству британского военного Джорджа Перейры, побывавшего в Южной Монголии в 1910 г., по Ордосу свободно перемещались китайские кули в поисках работы[611]. В Алашане и Ордосе китайские фирмы, пользуясь экономической зависимостью от них местных князей, присваивали себе также карьеры каменного угля и лесные массивы, уничтожая леса в процессе изготовления деревянных изделий[612].

Вместе с тем маньчжурские власти не были заинтересованы в окончательном обеднении своих монгольских подданных — что, к тому же, как уже отмечалось, могло привести и к их восстаниям против империи Цин. Поэтому время от времени наиболее бедным родам и аилам предоставлялась возможность несколько повысить свое благосостояние. В частности, еще С. Рагузинский в первой четверти XVIII в. упоминает, что монголам, у которых были «самые убогие юрты», было дано разрешение беспошлинно добывать соль и возить ее в Китай на продажу[613]. Несмотря на то что эта льгота действовала в последующие столетия[614], добыча соли не привела к существенному улучшению материального положения этих монгольских родов, поскольку они так и не научились выгодно ее продавать и могли за счет этой торговли удовлетворять лишь свои насущные потребности[615].

Впрочем, несмотря на значительную интеграцию в цинское политико-правовое и социально-экономическое пространство, южные монголы в целом, как и их северные сородичи, даже в начале XX в. не принимали активного участия в торговой деятельности. Согласно американскому миссионеру Джеймсу Хадсону Робертсу, монголы совершенно не владели искусством купли-продажи, и китайские торговцы могли абсолютно произвольно назначать цены за их товары, скупая их по дешевке, да еще и заставляя монголов влезать к ним в долги[616]. Э. Кендалл отмечала, что «монгол продаст только тогда, когда ему срочно нужны деньги»[617]. Более того, согласно миссионеру Джону Хедли, некоторые южномонгольские князья даже прямо запрещали своим подданным заниматься коммерцией и требовали сохранять привычный им кочевой и скотоводческий образ жизни[618].