Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII — начала XX в.

Начнем с того, что противоречивый характер правового статуса эмирата и его правителя по отношению к России не остался незамеченным иностранными путешественниками, что и отразилось в их свидетельствах. С одной стороны, иностранцы (видимо, по словам представителей русских властей) отмечали, что Россия не вмешивалась во внутреннюю политику, экономику и быт Бухары, оставив все как было до протектората [Olufsen, 1911, p. 1–2]. Более того, если российские власти считали необходимым реализовать меры по «вестернизации» Бухары, они делали это так, будто инициатива исходила от эмира и его высших сановников [Skrine, Ross, 1899, p. 379, 385]. С другой стороны, иностранцы отмечают, что по мере укрепления позиций России в Средней Азии эмират превратился если не в часть России, то по крайней мере в ее колонию de facto. Так, Д. У. Букуолтер писал, что Бухара лишь номинально являлась самостоятельным государством, а ее эмир «вряд ли более, чем вассал царя» [Bookwalter, 1899, p. 466]. По словам путешественницы И. Фиббс, русские предписывали эмиру воздерживаться от «варварских и тиранических действий» [Phibbs, 1899, p. 164, 167]. Г. Норман прямо заявляет, что формат протектората позволял России контролировать политику и экономику эмирата, не принимая при этом на себя никаких обязательств, и приходит к парадоксальному выводу, что революция в Бухаре возможна — но не против России, а, наоборот, для дальнейшей интеграции в состав империи [Norman, 1902, p. 287, 291]. Западные современники четко выделяли в бухарской правящей элите консервативное крыло, полностью поддерживавшее интеграцию с Россией (вплоть до свержение эмира и переход Бухары под власть империи — подобно Кокандскому ханству), и либеральное, выступавшее за независимость эмирата, но по образцу европейских конституционных монархий. Естественно, имперские власти, как отмечают западные авторы, под предлогом дальнейших преобразований старались укрепить позиции консервативного правительства эмирата [Curtis, 1911, p. 141, 143–144].

Лорд Д. Керзон (впоследствии приобретший известность как непримиримый враг Советской России) характеризует эмира Музаффара последовательно как врага, затем союзника и, наконец, марионетку России [Curzon, 1889, p. 163–164]. А его наследники в еще большей степени являлись даже не вассалами, а фактически подданными, российских императоров. Так, для иностранцев не являлось секретом, что даже вступление Сейид Абдул-Ахада, наследника Музаффара, на бухарский трон обеспечивалось, во-первых, его связями с российскими властными кругами (в молодости по воле своего отца он учился некоторое время в Санкт-Петербурге); во-вторых, присутствием в Бухаре генерала Анненкова, ставшего залогом мирного вступления нового монарха на престол [Ibid., p. 158][186]. У. Э. Кертис цинично называет его «позолоченной марионеткой» в руках российского политического агента [Curtis, 1911, p. 120–121]. Английский журналист Д. Добсон еще более прямолинейно пишет, что «в действительности теперешний эмир вряд ли является чем-то большим, чем русский чиновник, и не может помочь даже сам себе» [Добсон, 2013, с. 138].

Вызывает интерес еще одно наблюдение иностранных путешественников — о резиденции эмира. Известно, в частности, что Абдул-Ахад за время своего правления практически не бывал в своей столице, предпочитая ей Кермине. Однако если, согласно русской официальной историографии, эмир опасался собственных подданных, у которых не пользовался популярностью (см., например: [Логофет, 1911а, с. 232]), то иностранцы прямо заявляют, что русские годами удерживали эмира вдали от столицы, чтобы население эмирата не сделало монарха знаменем борьбы за независимость [Olufsen, 1911, p. 539, 585] (см. также: [Phibbs, 1899, p. 156]).

Итак, далеко не все в отношениях бухарцев с Россией было гладко, что не ускользало от внимания западных свидетелей. А. Вамбери отмечал, что после того, как эмир Музаффар ад-Дин при помощи русских войск подавил восстание своего сына-наследника Абд ад-Малика (Катта-торе), подданные стали испытывать к нему неприязнь [Вамбери, 1873, с. 192]. Датчанин О. Олуфсен отмечал случаи вооруженного нападения бухарских «разбойников» на русские военные посты [Olufsen, 1911, p. 239–240]. При этом сами иностранцы свидетельствовали, что враждебные действия узбекских и туркменских подданных эмира по отношению к русским во многом связаны с чрезмерным либерализмом самих русских — ведь население Средней Азии признает сильным лишь жестокого правителя (см., например: [Yate, 1887, p. 256, 303]).