Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII — начала XX в.

Тем не менее даже представители враждебных Российской империи государств — соперников в борьбе за влияние в Центральной Азии, вынуждены констатировать, что в целом бухарцы за годы протектората имели возможность убедиться, что русские не намерены покушаться на их религиозные ценности и бытовой уклад. Кроме того, они видели, что население бывших владений среднеазиатских ханств (в частности, Ташкента и Самарканда) никоим образом не притеснялось имперскими властями, которые, напротив, способствовали росту благосостояния, уменьшению преступлений и проч. Все это заставляло бухарцев смириться с зависимостью и даже желать большей интеграции в состав России (см.: [Curtis, 1911, p. 122]). Поэтому, несмотря на вышеупомянутые случаи вооруженных нападений, представители российских властей в эмирате не держали при себе крупных войск: так, российский политический агент в Бухаре имел при себе охрану в количестве 20 казаков, а железнодорожная станция охранялась небольшим отрядом — несмотря на то что в случае нападения ближайшие войска из Самарканда достигли бы Бухары только через сутки [Curzon, 1889, p. 169; Биддюльф, 1892, с. 207–208].

Довольно противоречиво выстраивались отношения русских властей с представителями бухарской элиты, что также не преминули отметить иностранные путешественники. Поначалу российские власти демонстрировали всяческую поддержку эмиру как верховному правителю и даже помогли ему покончить с сепаратизмом ряда беков и провести административные преобразования в целях укрепления вертикали власти (например, создание Гиссарского бекства) [Lansdell, 1875, p. 52; Olufsen, 1911, p. 568]. Однако уже на раннем этапе российского протектората наметилась тенденция прямого взаимодействия между русскими властями и отдельными влиятельными эмирами — например, заключением генералом К. П. фон Кауфманом отдельного мирного договора с Джура-беком, правителем Шахрисябза [Гедин, 1899, с. 57–58][187]. Впоследствии русские власти непосредственно контролировали деятельность бухарских наместников на Памире, являвшемся стратегически важным регионом [Olufsen, 1911, p. 70].

В дальнейшем русские власти также часто напрямую предпочитали общаться с видными бухарскими сановниками, игнорируя эмира или заставляя его лишь формально одобрять своими указами их решения и действия. Новый этап отношений между Россией и Бухарой начался в 1886 г., после учреждения в эмирате Императорского политического агентства (которое иностранцы именовали «посольством» [Добсон, 2013, с. 138]). Именно политические агенты напрямую взаимодействовали с кушбеги — «премьером» и остальными семью или восемью «министрами» эмира [Благовещенский, 2005, с. 269; Curtis, 1911, p. 123; Ponteve de Sabran, 1890, р. 335]. По воспоминаниям лорда Керзона, бухарские чиновники каждый день приезжали к русскому агенту, буквально заваливая его своими делами [Curzon, 1889, p. 170]. Любопытно, что, хотя согласно условиям русско-бухарского договора 1873 г. [Сборник, 1952, ст. 15, с. 138], пребывание агента в Бухаре должно было финансироваться имперской казной, даже иностранцы отмечали, что он фактически считается «гостем» эмира и, как следствие, находится на полном его обеспечении [Добсон, 2013, с. 140; Curzon, 1889, p. 155–156][188].

Весьма ценным наблюдением иностранных путешественников представляется характеристика «неофициальных» каналов воздействия представителей Российской империи на бухарские власти. Д. Добсон писал, что после 7 часов вечера никому не позволено входить или выходить через любые из одиннадцати городских ворот Бухары, однако это позволено русским или их гостям [Добсон, 2013, с. 137]. У. Э. Кертис отмечал, что русский агент не имеет права формально вмешиваться в дела эмирата (за исключением попыток нарушения status quo), но, например, может дать свою карточку какому-либо лицу, и того могут впустить в бухарский арк (цитадель) или выпустить из нее, несмотря на то что любым иностранцам официально проникать в арк запрещено [Curtis, 1911, p. 121–122, 125]. О. Олуфсен упоминает, что его посредниками между русскими и бухарскими властями являлись, в частности, его собственные проводники, а также некий аптекарь, близко общавшийся с чиновниками обоих государств. А переводчиком при встрече датчан с эмиром был не его подданный, а драгоман русского политического агентства [Olufsen, 1911, p. 176, 503][189].