Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII — начала XX в.

Хан Насреддин, сын и преемник Худояра, ставший последним правителем Кокандского ханства (1875–1876), в отличие от отца, не проявлял излишней жестокости — особенно если это сопровождалось возможностью получить выгоду. К. К. Трионов приводит пример подобного «правосудия» этого монарха. В тот день, когда российская делегация прибыла в Коканд, суд уже состоялся, и было вынесено несколько смертных приговоров, причем один уже был приведен в исполнение, и на площади лежал труп молодого сарта с перерезанным горлом. Однако другие приговоренные (запертые в пустой торговой лавке на базарной площади) вовсе не выглядели напуганными, а, напротив, очень живо общались со своими родственниками и даже смеялись. Российский очевидец поначалу приписал такое поведение их «тупой покорности судьбе», но потом увидел, как родственники приговоренных побежали к хану с подарками, надеясь уговорить его смягчить приговор. И в самом деле, вскоре на площади появился ханский чиновник, который объявил, что смертная казнь оставшихся преступников заменяется отрубанием пальцев левой руки, которое состоится уже завтра [Трионов, 1910, с. 133, 134].

Действовала в ханстве и своеобразная «административная юстиция», осуществлявшаяся представителями городской стражи — кур-баши и мир-шабами (которых российские очевидцы соотносят, соответственно, с полицмейстерами и полицейскими). Они надзирали за порядком в городе и соблюдением правил торговли, имея право наказывать нарушителя на месте [Кун, 1876б, с. 6]. Так, Ф. Назаров описывал наказание купца, обвиненного в обвешивании покупателей: его, раздев, водили по городу, нанося удары плетью (причем для установления вины достаточно было показаний двух свидетелей, клявшихся на Коране, что торговец их обманывал) [Назаров, 1968, с. 52].

§ 4. Особенности положения кочевых подданных

Представляется целесообразным отдельное внимание уделить особенностям правового статуса кочевых подданных Кокандского ханства — киргизов и казахов. Их число было гораздо больше, чем в Бухарском эмирате и сопоставимо с численностью в Хивинском ханстве. Кроме того, начиная с середины XIX в. представители кочевой элиты стали оказывать решающее влияние на политическую ситуацию в ханстве, поддерживая то одних, то других претендентов на трон, устраивая восстания против правивших монархов и решая дальнейшую судьбу контролируемых ими регионов [Федченко, 1875, с. 8, 96] (см. также: [Бейсембиев, 1989, с. 345–346]). При этом следует отметить, что российские путешественники и сами уделяли значительное внимание статусу кокандских кочевников, поскольку часть казахских и киргизских родоплеменных подразделений в рассматриваемый период уже приняла российское подданство, а остальные представлялись имперским властям потенциальными подданными [Бекназаров, 1969]. Соответственно, интерес к их правовому статусу имел отнюдь не исследовательское, а чисто практическое значение: ведь, зная о причинах недовольства кочевников своим правовым положением, можно было внести соответствующие изменения в их статус (что впоследствии и делалось российскими властями в процессе фронтирной модернизации).

Многочисленные кочевые родоплеменные подразделения обладали в ханстве особым административным статусом. С одной стороны, они были интегрированы в систему управления и армейскую структуру ханства, носили титулы датха и проч., звания пансадов — пятисотников и юзбаши — сотников [Батыршин, 2012, с. 339]. Но вместе с тем они находились в еще большей независимости от ханов, чем региональные беки, порой ведя себя, как совершенно независимые правители, на равных ведшие переговоры с ханами и представителями иностранных государств [Зибберштейн, 2007, с. 244–245]. Так, киргизы Алатау не пускали на свои земли ханских чиновников и лесорубов, хотя власти даже готовы были платить им за заготовку леса в их владениях [Потанин, 2007, с. 268]. Нередко отношения кочевников с кокандскими властями ограничивались редкими приездами к ним ханских сборщиков налогов, и только в чрезвычайных обстоятельствах ханы старались укрепить свой контроль над кочевыми подданными. Так, после установления временного контроля Коканда над Каратегином в киргизские владения был назначен правителем Исмаил-токсаба, которому были приданы «джигиты»: эта мера должна была удержать киргизские роды от поддержки возможного мятежа в только что присоединенном Каратегине [Федченко, 1871, с. 22–23].

Некоторые казахские родовые подразделения успешно использовали принцип «двоеданничества» в своих интересах, провозглашая себя то российскими, то кокандскими подданными и платя символическую дань как империи, так и ханству. Вышеупомянутый Н. Айтыкин сообщает, что один из султанов Среднего жуза, Абага, ограбил русский караван, а когда старший султан Конур-Кулджа Кудаймендин по требованию российской администрации велел ему вернуть награбленное, заявил, что русских не боится, поскольку признает власть кокандского Мадали-хана [Зияев, 1983, с. 154–155].