Государство против революции

Террор можно описать только в рамках Права катастроф. Направленный на устрашение врагов, то есть неопределенного круга лиц, он неизменно будет находить свои жертвы среди ни в чем не повинных граждан. Логического конца у него быть не может – как узнать, всех врагов устрашили или нет?

На примере Красного и Белого терроров[163] мы видели, как этот процесс стремительно опускается с верхушечного на низовой уровень, где становится абсолютно неконтролируемым и все более кровавым. Однако если во времена Гражданской войны безграничная жестокость террора определялась ненавистью к врагам с обеих сторон, то в ходе Большого террора в основе беспощадности чекистов и служителей Фемиды лежал прежде всего страх. Даже если отдельно взятый начальник ОГПУ и понимал, что поступивший ему донос на неповинного человека является вымыслом и лишен законных оснований, не дать ему ходу он не мог, поскольку с большой степенью вероятности в этом случае на него самого напишут донос за недостаточно беспощадное отношение к врагам Советской власти и он сам попадет в жернова террора. То же самое относилось и к другим руководителям – винтикам механизма Большого террора – хорошо понимавшим, что происходит, и изо всех сил старавшихся продемонстрировать свою лояльность начальству. Как мы уже отмечали, далеко не всем это удалось: погибло немало бюрократов и сотрудников правоохранительных органов.

Система начала пожирать самое себя, и это становилось по-настоящему опасно. Террор необходимо было сворачивать. Чтобы свернуть Красный террор, пришлось сконструировать внешнюю «матрешку» позитивного права, в частности провести судебную реформу, принять и ввести в действие УК и УПК РСФСР. А внутри спрятать Право катастроф (партийные решения, телеграммы, записки и прямые указания Ленина и других вождей революции), в рамках которого террор и осуществлялся.

Так что рецепт обуздания Большого террора был очевиден: свернуть внесудебные преследования, осудить наиболее вопиющие случаи произвола, которые невозможно скрыть, устранить аватаров массового террора, а остальное упрятать под широкой мантией советского правосудия. Эти манипуляции получили название «укрепление социалистической законности».

Ликвидировав Ежова и Крыленко, «линия партии» по вопросу социалистической законности стала колебаться то в одну, то в другую сторону. Анализ событий последовательно и документированно, с привлечением архивных данных изложен в статьях А. Я. Кодинцева, в книге А. И. Муранова и В. Е. Звягинцева, а также в диссертационном исследовании В. В. Обухова[164]. Приведем здесь некоторые сведения, почерпнутые из них.

Новый нарком юстиции СССР Н. М. Рычков осудил факты нарушения законности, которые допускало бывшее руководство наркомата и лично товарищ Крыленко[165]. В 1938 году был произведен пересмотр дел в отношении более миллиона человек, осужденных в предыдущие годы. 15 декабря 1938 года Народный комиссариат юстиции СССР и Верховный Суд СССР направили судам письмо, в котором указывали: «Как правило, не принимать к своему производству дел, по которым выводы обвинения строятся исключительно на собственных признаниях обвиняемых, не подкрепленных никакими другими документами, и возвращать такие дела на доследование».

Меньше чем через месяц, 10 января, вышла телеграмма Сталина «О допустимости применения мер физического воздействия к арестованным». Как отмечает А. Я. Кодинцев, тут же наблюдается крен в другую сторону. 14 января 1939 года вышел секретный приказ № 16/5 Народного комиссариата юстиции. В нем письмо от 15 декабря признавалось серьезной ошибкой. В частности, было заявлено, что оно противоречит ст. 58 УПК РСФСР, в которой говорилось, что личное объяснение обвиняемых является одним из видов доказательств. Судьи получили взаимоисключающие указания. С одной стороны, предписывалась борьба с нарушением процессуальных норм, с упрощенчеством, с другой – давалась установка на беспощадную борьбу с контрреволюционными преступлениями. Адвокаты не имели права задавать вопросы об избиении обвиняемых и свидетелей на предварительном следствии. Судьи не должны были подводить свидетелей к отказу от данных показаний[166].

5 апреля 1939 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение, согласно которому областные суды получили право снимать судимость по ст. 58 УК, если лица не менее трех лет после освобождения не совершали новых преступлений. После этого суды были вновь сориентированы на восстановление правосудия. Пленум Верховного Суда СССР прямо санкционировал начало массового пересмотра дел осужденных по ст. 58 в 1936–1938 годах. В «Правде» была опубликована статья, призывавшая арестовывать клеветников. Действительно, многие дела были пересмотрены, многие доносчики осуждены. Оправданных людей восстанавливали на прежней работе.

Столь впечатляющая гибкость применения советского законодательства кроме понятного изумления вызывает потребность подробнее ознакомиться с этими замечательными образцами советской юридической мысли.