Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии

К концу лета, в августе 2014 года, полицейский надзор еще сльнее ужесточился, и у людей не осталось иного выбора, кроме как скрывать, кто они есть на самом деле. В больницах, в банках и на заправках часто образовывалось две очереди: быстрая – для ханьского большинства – и медленная, сопряженная с бюрократическими проволочками, – для уйгуров и других меньшинств. Уйгурам полагалось улыбаться и вести себя прилично, иначе им могли отказать в обслуживании. Майсем с досадой наблюдала, как в присутствии властей люди сразу надевают искусственные личины, заискивая перед государственными чиновниками и ведомственными бюрократами.

Государственное телевидение создавало определенный образ уйгурской культуры. «Каждый раз, когда я видела ханьскую программу о Шелковом пути или об уйгурах, она оказывалась лживой и совершенно невыносимой, – говорила Майсем. – Мы были меньшинством, которое всегда поет и танцует. Для телевизионщиков наша культура состояла только из поверхностных вещей вроде еды и брачных обычаев. Мы были экзотикой. Мы превращались в музейный экспонат, на который все таращатся». В конце концов Майсем сдалась: «Я просто хотела сидеть дома и целыми днями читать книги». Она начала отдаляться от своей семьи и друзей, становиться для них чужой.

«Ты приехала сюда из Турции? – спросил у нее знакомый тем летом. – Ты теперь в религию ударилась?» Китайские чиновники начали развешивать на стенах государственных учреждений плакаты и картины, на которых полицейские и военные, показанные в виде героев, арестовывали и побеждали уйгурских террористов, изображенных в виде дремучих сельских афганцев. Ты либо с нами, либо против нас. Именно такое настроение царило в Синьцзяне, и почти все знакомые Майсем, куда бы она ни пошла, ясно давали понять, что они на стороне правительства.

Однажды мать Майсем разбудил шум, похожий на выкрики мужчин. Она посмотрела в окно на здание управления общественной безопасности, расположенное через дорогу, – районную штаб-квартиру полицейских, занимавшихся слежкой за местными жителями и арестами. Управление общественной безопасности в Китае символизирует государственную власть. Группа мужчин из семи человек, одетых в белые саваны (традиционная одежда для усопших в исламе), штурмовала полицейский участок.

«Мужчины выкрикивали чье-то имя», – рассказывала Майсем.

Ее мать не понимала, что происходит. Мужчины не выглядели вооруженными. Но потом она услышала выстрелы, зазвучавшие из здания полицейского управления, и отошла от окна.

«Мы решили, что этих людей застрелили, – сказала Майсем. – Но мы не поняли, что они делали, так как мама не видела у них в руках пистолетов или ножей. Белые одежды – это способ заявить: „Я готов умереть“».

Утром мать Майсем несколько раз проверяла новости в интернете, но там не нашлось ни слова о событиях той ночи. «Я подумала, что это был какой-то теракт, но газетная цензура не пропустила информацию об этом», – вспоминала Майсем. Друзья и уличные прохожие вели себя как ни в чем не бывало.

Некоторое время спустя семья вновь была разбужена ночным шумом, напоминавшим отдаленную стрельбу, взрывы бомб и гранат. На следующий день мать Майсем пошла за продуктами в магазин на главной улице и увидела на земле брызги крови. Рынок был перекрыт одетыми в черное спецназовцами. Никаких объяснений случившемуся вновь не последовало.

[ ]

В 2013 и 2014 годах как минимум 592 уйгура были привлечены к ответственности за нарушение мер безопасности, хотя никакой возможности удостовериться в законности этих обвинений нет. Кроме того, в Китае прошло 12 тысяч судебных процессов по делам о нарушении общественного порядка, но представители сообщества уйгурских беженцев, знавшие некоторых из обвиняемых, рассказывали мне, что те просто участвовали в мирных протестах, оспаривали запреты правительства на проведение религиозных обрядов или же распространяли запрещенную информацию.

В 2014 году правительство начало требовать, чтобы уйгуры, проживающие в Урумчи (а также, по словам Майсем, в других частях Китая), вернулись в свои родные деревни под предлогом необходимости обновить удостоверения личности. Как минимум один из вернувшихся уйгуров по непонятным причинам был отправлен полицией на так называемое перевоспитание. Другим было запрещено перемещаться между деревнями без разрешения правительства. В Кашгаре зашептались о том, что люди начали пропадать.

«Синьцзян словно сползал к войне, никто никому не доверял, – рассказывала Майсем. – Само население было врагом».

[ ]

До Майсем дошли слухи, что полиция изводила ее бывшего профессора, Ильхама Тохти, «чуть ли не еженедельными арестами».

После задержаний Тохти всегда освобождали, всякий раз сделав предупреждение о недопустимости агитации среди студентов.

Эта история достигла своей кульминации в 2012 году, когда Тохти допрашивали на протяжении десяти часов после того, как он опубликовал в интернете статью, в которой обвинял китайских военных в слежке за уйгурами. Два месяца спустя его ненадолго поместили под домашний арест, а затем отпустили.