Говори

У мистера Фримена есть и собственные проблемы. Он почти все время сидит на табуретке и таращится на новый холст. Тот весь выкрашен в один цвет: густо-синий, почти черный. Оттуда не пробивается свет и туда не проникает, а без света нет и теней. Айви спрашивает у него, что это. Мистер Фримен выходит из прострации и смотрит на нее так, будто только сейчас заметил, что по классу шастают какие-то там ученики.

Мистер Фримен:

– Это Венеция ночью, цвет души бухгалтера, отвергнутая любовь. Когда я жил в Бостоне, у меня на апельсине однажды выросла плесень точно такого цвета. Кровь имбецилов. Смущение. Неистовство. Амбарный замок изнутри, вкус железа. Отчаяние. Город, где погасли все фонари. Легкое курильщика. Волосы девочки, которая растет без малейшей надежды. Сердце главы школьного совета…

Он доходит почти до крика, но тут звенит звонок. Учителя поговаривают, что он на грани нервного срыва. По мне, у него самая светлая голова из всех, кого я знаю.

Бред в обед

В обед вообще никогда не бывает ничего хорошего. Столовка – это гигантская киностудия, где каждый день снимают отрывки из фильма «Обряды унижения подростков». И вонь в ней страшная.

Я, как всегда, сижу с Хезер, но сегодня мы сами по себе, в углу со стороны двора, а не рядом с «Мартами». Хезер села ко всей столовой спиной. Ей видно, как ветер сдувает сугробы во дворе у меня за спиной. Я чувствую, как ветер проникает сквозь стекло и заползает мне под рубашку.

Я не слишком внимательно слушаю, что там, запинаясь, бормочет Хезер, подбираясь к сути. Четыреста ртов дружно движутся и жуют, и это меня отвлекает. На заднем плане – пульсация посудомоечных машин, писклявый голос читает объявления, которые никто не слушает, – прямо осиное гнездо, рай для шершней. А я муравьишка, скрючившийся у входа, и в спину мне дует зимний ветер. Размазываю пюре поверх зеленой фасоли.

Хезер грызет хикаму и цельнозерновую булочку, а потом, добравшись до мини-морковок, сбивает меня с ног.

Хезер:

– Правда как-то неудобно. Ну, то есть как вообще такое сообщают? Неважно почему… нет, не хочется говорить. Ну я к тому, что мы в начале года как-то там сошлись, я была новенькая, никого не знала, и это было очень, очень мило с твоей стороны, но пора нам обеим признать, что мы… ну… совсем… с тобой… разные.

Разглядывает свой обезжиренный йогурт. Я пытаюсь придумать какую-нибудь гадость, что-то злое, жестокое. Не получается.

Я:

– То есть мы больше не друзья?

Хезер [улыбается ртом, но не глазами]: Ну мы на самом деле вроде как и не были друзьями, правда? Ну то есть я у тебя ни разу не ночевала и все такое. Нам нравятся разные вещи. Я модель, люблю ходить по магазинам…

Я:

– Я тоже люблю.

Хезер:

– Ты вообще ничего не любишь. Я в жизни не видела такого депрессивного человека, уж ты меня прости, с тобой жуть как тяжело, и мне кажется, тебе нужно к психиатру.

Я до этого момента, если честно, не считала Хезер своей единственной и лучшей подругой. Но теперь мне вынь да положь: дружить с ней, общаться, хихикать, сплетничать. И вот бы она еще покрасила мне ногти на ногах.

Я:

– Я единственная заговорила с тобой в первый день в школе, а теперь ты меня посылаешь, потому что у меня настроение так себе? По-моему, на то и даны друзья, чтобы помогать в трудный момент.

Хезер:

– Я знала, что ты не поймешь. Ты иногда такая странная.

Я щурюсь на стену с сердечками на другом конце столовой. Все влюбленные могут в День святого Валентина за пять долларов повесить на стену красное или розовое сердечко, где переплетаются их инициалы. Красные пятна на синем фоне выглядят непонятно как. Качки – ах, простите, спортсмены – садятся рядом с сердечками, чтобы сплетничать про новые романы. Бедная Хезер. В канцелярском не продают открыток на случай, когда ты послала свою подругу.

Я знаю, что она думает. Перед ней выбор: общаться со мной и заработать репутацию больной на голову, которая в один прекрасный день явится в школу с винтовкой, или стать «Мартой» – одной из девочек, которые хорошо учатся, делают добрые дела и отлично катаются на лыжах. А что бы выбрала я сама?

Хезер:

– Когда ты выйдешь из этого состояния «жизнь дерьмо», наверняка многие захотят с тобой дружить. Но прогуливать уроки, не ходить в школу – это, знаешь ли… А что дальше, связаться с наркоманами?

Я:

– Это ты так пытаешься сказать мне что-то хорошее?

Хезер:

– У тебя плохая репутация.

Я:

– В каком смысле?

Хезер:

– Короче, не садись больше со мной за обедом. Извини. Да, и не ешь чипсы. От них прыщики вскакивают.

Она аккуратно сминает свои обертки в бумажный шар, бросает его в мусор. А потом идет к столу, где сидят «Марты». Друзья, подвинувшись, освобождают для нее место. Проглатывают ее целиком, а она на меня даже не оглядывается. Ни разу.

Проспрягаем

Я прогуливаю, ты прогуливаешь, он, она, оно прогуливает. Мы прогуливаем, вы прогуливаете, они прогуливают. Мы все прогуливаем. По-испански мне это не сказать, потому что на испанский я сегодня не пошла. Gracias a dios. Hasta luego.[6]

Вырезаем сердечки