Говорит Альберт Эйнштейн

— Да. Да. У меня, кстати, много семейных фотографий. Фотографии ведь никогда не стареют. Мы с вами меняемся. Люди меняются, но фотография времени неподвластна. Всегда приятно разглядывать старые фотографии отца с матерью. Ты видишь их такими, какими запомнил. Двигаясь по жизни, люди меняются кардинально. Именно поэтому я думаю, что фотография — хорошее дело.

— И я так думаю.

Вместе они садятся за его стол. Альберт достает несколько альбомов с семейными фотографиями.

Сделав кое-какие записи, Мими берет свою фотокамеру «Энско Шур-флэш», чтобы переснять подборку семейных фотографий из альбомов Эйнштейна.

— Моего отца звали Герман Эйнштейн. Он немецкий еврей. Родился в тысяча восемьсот сорок седьмом году. А умер в тысяча девятьсот втором.

— Чем он занимался?

— Чем занимался? Продавал перины. — Эйнштейн показывает Мими несколько фотографий, тонированных сепией. — В детстве, когда мне было четыре или пять лет, отец показал мне компас. То, что стрелка вела себя так определенно, никак не подходило к тому роду явлений, которые могли найти себе место в моем неосознанном мире понятий… Я помню еще и сейчас… что этот случай произвел на меня глубокое и длительное впечатление. — Он вздыхает. — У них с моей матерью, Паулиной, было двое детей. Я и моя сестра Майя. Она скончалась в пятьдесят первом году.

— А вот здесь кто? — спрашивает Мими.

— Это Милева, мы поженились в тысяча девятьсот третьем. У нас было трое детей. Одной, Лизерль Мари, больше нет. Двое других — наши сыновья: Ганс Эйнштейн появился на свет в Берне, а Эдуард Эйнштейн — в Цюрихе, ему поставлен диагноз «шизофрения». Когда в девятнадцатом году мы с Милевой развелись, я сразу женился на своей двоюродной сестре, Эльзе Эйнштейн-Левенталь, у которой было двое детей от первого брака с Максом Левенталем. Падчериц, Марго и Ильзе, я взял под свое крыло. У меня есть один внук, сын Ганса Альберта, Бернхард Эйнштейн (второй внук, Клаус, умер в детстве от дифтерии), и внучка, приемная дочь того же Ганса. Это и есть моя семья. Вроде как ничего особенного, правда?

— Я бы так не сказала, — возражает Мими. — А еще мне нужно поговорить с доктором Оппенгеймером.

— Ваше право… а зачем?

— Я хочу расспросить его о вашем участии в разработке ядерной бомбы.

Альберт вздрагивает:

— Мое участие в создании ядерной бомбы состояло в одном-единственном поступке. Я подписал письмо президенту Рузвельту, в котором подчеркивал необходимость проведения в крупных масштабах экспериментов по изучению возможности создания ядерной бомбы. Оппенгеймер скажет вам, что я полностью отдавал себе отчет в том, какую опасность для человечества означает успех этого мероприятия. Однако вероятность того, что над той же самой проблемой с надеждой на успех могла работать и нацистская Германия, заставила меня решиться на этот шаг. Я не имел другого выбора, хотя я всегда был убежденным пацифистом. Я уверен, что убийство во время войны ничем не отличается от обычного убийства.

— Вы и сейчас так думаете?

— Разумеется. Запомните это, Мими. Самая прекрасная эмоция, которую нам дано испытать, — ощущение тайны.

Он указывает на рамку с эмблемой джайнизма, символом учения о ненасилии.

— Ладонь раскрыта. В положении «абхаямудра», это такой индуистский и буддистский жест, видите? Колесо в центре ладони — это колесо Сансары, закона дхармачакры. Слово в центре колеса читается «ахимса», то есть «непричинение вреда». Никакого насилия. Мы живем на этой маленькой планете все вместе, но каждый человек считает себя ее центром. Мы существуем параллельно, но иногда пересекаемся, вы согласны? Мы встречаемся в пространстве-времени. Все дело в относительности, Мими.

— Е равно эм цэ квадрат?

— Именно, однако я заговорился. Предлагаю вам с Изабеллой прокатиться со мной на лодке. Вам будет весело. А значит, и мне тоже.

В конце марта Альберт, Мими и Изабелла отправляются в плавание на его парусном ботике «Тинеф»[10] по местному водохранилищу — озеру Карнеги.

Он протягивает Мими карандаш и лист бумаги:

— Держите под рукой, возможно, понадобятся кое-какие расчеты.

Он ловит ветер, не замечая волн и пены. Мими с Изабеллой сидят прямо на палубе по обе стороны от шверта.

— Помните, как у Мелвилла? — выкрикивает им Альберт. — «Вы только подумайте, до чего коварно море: самые жуткие существа проплывают под водой почти незаметные, предательски прячась под божественной синевой… Подумайте обо всем этом, а затем взгляните на нашу зеленую, добрую, смирную землю — сравните их, море и землю, не замечаете ли вы тут странного сходства с тем, что внутри вас?»

Вжимаясь в сиденья, сестры крепче ухватываются за борта маленькой лодки.

Альберт знает, что надо делать. Знать-то он знает — теоретически. Брызги тем временем обдают всех троих с головы до ног.

— Успех нашего предприятия зависит от направления парусника относительно направления ветра. Нельзя плыть прямо против ветра. Но, развернувшись к ветру под сорок пять градусов, мы пойдем нужным галсом.