Граф Монте Кристо 3 часть

There are some situations which men understand by instinct, but which reason is powerless to explain; in such cases the greatest poet is he who gives utterance to the most natural and vehement outburst of sorrow.	Бывают трагедии, которые люди постигают чувством, но не могут охватить разумом; и тогда величайший поэт - тот, у кого вырвется самый страстный и самый искренний крик.
Those who hear the bitter cry are as much impressed as if they listened to an entire poem, and when the sufferer is sincere they are right in regarding his outburst as sublime.	Этот крик заменяет толпе целую повесть, и она права, что довольствуется им, и еще более права, если признает его совершенным, когда в нем звучит истина.
It would be difficult to describe the state of stupor in which Villefort left the Palais. Every pulse beat with feverish excitement, every nerve was strained, every vein swollen, and every part of his body seemed to suffer distinctly from the rest, thus multiplying his agony a thousand-fold.	Впрочем, трудно было бы описать то состояние оцепенения, в котором Вильфор шел из суда, тот лихорадочный жар, от которого билась каждая его артерия, напрягался каждый нерв, вздувалась каждая жила и который терзал миллионом терзаний каждую частицу его бренного тела.
He made his way along the corridors through force of habit; he threw aside his magisterial robe, not out of deference to etiquette, but because it was an unbearable burden, a veritable garb of Nessus, insatiate in torture.	Только сила привычки помогла Вильфору дотащиться до выхода; он сбросил с себя судейскую тогу не потому, что этого требовали приличия, но потому, что она давила и жгла ему плечи тяжким бременем, как мучительное одеяние Несса.
Having staggered as far as the Rue Dauphine, he perceived his carriage, awoke his sleeping coachman by opening the door himself, threw himself on the cushions, and pointed towards the Faubourg Saint-Honore; the carriage drove on.	Шатаясь, дошел он до двора Дофина, нашел там свою карету, разбудил кучера, сам открыл дверцу и упал на сиденье, указывая рукой в сторону предместья Сент-Оноре. Лошади тронули.
The weight of his fallen fortunes seemed suddenly to crush him; he could not foresee the consequences; he could not contemplate the future with the indifference of the hardened criminal who merely faces a contingency already familiar.	Страшной тяжестью обрушилось на него воздвигнутое им здание его жизни; он был раздавлен этим обвалом; он еще не предвидел последствий, не измерял их; он их только чувствовал; он не думал о букве закона, как думает хладнокровный убийца, толкуя хорошо знакомую ему статью.
God was still in his heart.	Бог вошел в его сердце.
"God," he murmured, not knowing what he said,--"God--God!"	- Боже! - безотчетно шептали его губы. - Боже!
Behind the event that had overwhelmed him he saw the hand of God.	За постигшей его катастрофой он видел только руку божью.
The carriage rolled rapidly onward.	Карета ехала быстро.
Villefort, while turning restlessly on the cushions, felt something press against him.	Вильфор, откинувшийся на сиденье, почувствовал, что ему мешает какой-то предмет.
He put out his hand to remove the object; it was a fan which Madame de Villefort had left in the carriage; this fan awakened a recollection which darted through his mind like lightning.	Он протянул руку: это был веер, забытый г-жой де Вильфор и завалившийся между спинкой и подушками; вид этого веера пробудил в нем воспоминание, и это воспоминание сверкнуло, как молния во мраке ночи.
He thought of his wife.	Вильфор вспомнил о жене...
"Oh!" he exclaimed, as though a redhot iron were piercing his heart.	Он застонал, как будто в сердце ему вонзилось раскаленное железо.