Граф Соколовский и разыгранное убийство

– Милейший, до окружного суда, будь добр, – попросил граф, усаживаясь в стоявший у дороги тарантас.

– С радостью, – встрепенулся бородатый мужик и ударил вожжами задумавшуюся о чём-то кобылу. – Ну, пошла. Поехали.

Повозка весело понеслась по городу. Она весело тряслась, радуясь пробегающим мимо вывескам, деревьям, заборам, церквям. Обилие церквей и часовен поражало. Елец блистал начищенными куполами, возвышающимися над этой суетной жизнью. Православный крест нового великолепного собора на Введенской горе, завораживающего своей огромностью, горел ярким огнём, освящая этот добрый живой город.

Подъезжая к зданию окружного суда, извозчик едва не наехал на выбежавшего вперёд крестьянина с телегой. Мужик натянул вожжи, заставив кобылу остановиться.

– Едрёна-мать, куда же ты лезешь? Чуть не задавил.

– Что же ты летишь, окаянный? Чай, не в степи, – пробурчал в ответ крестьянин и свернул за угол.

Из высокого белокаменного здания выходила толпа народа. Сегодня, как выяснил граф, судили местного провизора, тайно торговавшего без надлежащего разрешения ядовитыми веществами. На суде должен был присутствовать и следователь Утёсов. Вскоре из распахнутых кованых ворот появилась его грузная фигура. Александр Константинович дал извозчику заработанные монетки и помахал Утёсову тросточкой.

– Лев Борисович, добрый день.

– А-а-а, Александр Константинович. Рад вас видеть-с. Чем можем служить?

Соколовский вежливо ответил на приветствие помощника следователя и сразу перешёл к делу.

– Лев Борисович, не знаю, заметили ли вы или нет, но, мне кажется, между нами возникло недопонимание во время первой встречи. Я позволил себе непозволительную грубость и прошу простить мне мою заносчивость.

Граф Соколовский ныне воплощал собой лучший образец учтивого и воспитанного аристократа. Его негромкий голос, хорошая петербургская речь, учтивое и невероятно доброе, располагающее к себе поведение гармонично сочетались с его неизменно благоприятным внешним обликом.

– Не берите в голову, ваше сиятельство-с, – благосклонно улыбнулся Утёсов. – Вы специально приехали сюда встретиться с нами или любуетесь городом?

– Для встречи с вами. Скажите, каково состояние Отто Германовича? Мне можно с ним встретиться?

– Нет-нет, это исключено-с, – следователь категорически провёл рукой по воздуху, исключая возможность встречи. – Он едва жив. Врач говорит, потребуются операции.

– Вы разговаривали с ним? Может, он видел что-то подозрительное?

– Нет.

– Ему страшно подрали лицо. Пару раз он приходил в себя, но разобрать ничего не возможно. Собаки, ужас как, разодрали ему горло! – вступил в разговор помощник следователя.

– Надеюсь, он быстро поправится, – сказал граф.

– Будет чудо, если он выживет после таких ран, – пессимистично заметил следователь.

– Уважаемому следствию не кажется подозрительным эту происшествие? Что собак умышленно натравили на управляющего.

– На каких основаниях мы должны так думать? – спросил Лев Борисович.

Он был вовсе не глуп. Наоборот, елецкий сыщик жаждал выяснить, по каким причинам у графа возникли такие подозрения. Ожидая ответной откровенности, Александр Константинович рассказал следователю всё, что узнал от бедного Отто Германовича. Из уст графа следствию стало известно о сумасбродной мысли Барсукова разыграть собственное отравление, о снотворном, о роли врача Торопина и о том, что последнее завещание было составлено с той целью, дабы под подозрение попали все дети фабриканта, включая Романа Михайловича.

Пока Александр Константинович продолжает свой рассказ, позвольте, отступить несколько назад и пролить свет на ночное трагическое происшествие.

После того, как госпожа Мыслевская покинула комнату графа, над барсуковской усадьбой раздался страшный крик, полный боли и ужаса. Это кричал бедный, изрядно пьяный, Отто Германович, оказавшийся жертвой охотничьих собак, которых держал покойный Барсуков. Первыми на крики прибежали конюх и садовник. По их словам, больше никого рядом не было. Следом подоспели Павел Михайлович и Марфа. А через пару минут рядом собрались почти все обитатели дома, послали за Торопиным, отъехавшего к тому времени домой, и Утёсовым. Слугам с трудом удалось загнать псов в вольер. Дверь вольера была распахнута настежь, хотя слуга божился, что после кормёжки запер её на засов.

– Я принёс содержимое пузырька, полученного от Отто Германовича, – сказал граф и достал из кармана два маленьких бумажных конвертика. – Нужно будет провести анализ, проверить – на самом ли деле это снотворное. Боюсь, этот порошок и окажется тем ядом, которым отравили Михаила Аристарховича.

– Где же сам пузырёк? Что это за чепуха?

На лице Утёсова проявились недовольные черты. И вызвано это было не наличием двух конвертов, а последними словами графа. Елецкий следователь и без советов заезжего сыщика знал о необходимости химического анализа.

– Лев Борисович, – граф смутился и вытащил из другого кармана завязанный в узелок платочек, – вы помните, как от немца разило водкой за версту?