Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

моя жи началась с опозданием
в комнате пыли и кашля
безумных муз
ветоши

сушь приглашает в поля

на сайт москва – рязань – полночь

я мечтает говорить точно

просто

страница не найдена

Дмитрий Воробьев. «Мечта»

[665] ;

а когда я вернётся

кудаа когда я вернётся зачем
а когда я вернётся постой
домой шёл снег
я спать

Дмитрий Воробьев. «Секрет»

[666].

Форма 3‐го лица глагола при местоимении как 1-го, так и 2‐го лица может быть отзвуком вопроса:

Кто скулит? – Я скулит

,гибели фигляр.
Что болит? Кровь болит,
каждый капилляр
Кто спасет? – Ты спасет,
жизни патриот.
Горький рот. Сладкий пот.
Ложись на живот.

Вера Павлова. «Кто скулит? – Я скулит…»

[667].

Подобный аграмматизм имеет основание во вполне нормативных языковых структурах с субстантивированным местоимением я (ср. выражения: авторское «я», поэт отстраняется от своего «я»).

Если лирическая коммуникация обычно предполагает отождествление читателя с автором, то в таких фрагментах текста, как я сидит, происходит обратное: автор отождествляет себя с читателем и говорит о себе почти так, как о себе говорят дети (Петя хочет домой)[668], родители (Мама тебе не разрешает), президент (Президент согласен). В таких высказываниях говорящий как будто хочет быть понятнее, пытается упростить ситуацию, присваивая себе потенциальную речь адресата. Сочетания типа я сидит, устраняющие координацию подлежащего со сказуемым, утрируют этот способ коммуникации, так как обозначают переключение субъекта на объект внутри синтагмы. Подобные сочетания хранят в себе также историческую память о структуре высказывания: в древнерусских текстах широко представлены этикетные формулы типа я, Федька, челом бьет.

Кроме психологических, есть и собственно языковые предпосылки неизменения глагола по лицам – в русском языке грамматическое лицо глагола обозначается не всегда: в формах прошедшего времени и в сослагательном наклонении на лицо указывает только подлежащее. Отто Есперсен отмечает постепенную утрату различий в окончаниях глаголов разных европейских языков, объясняя ее избыточностью указания на лицо (когда лицо обозначено и подлежащим, и сказуемым). О полной утрате глагольного изменения по лицам в датском языке Есперсен пишет:

Подобное состояние языка следует рассматривать как идеальное или логичное, поскольку различия по праву принадлежат первичному понятию, и нет никакой необходимости повторять их во вторичных словах (Есперсен 1958: 249).

Исследования по психолингвистике показывают, что в некоторых ситуациях, в частности при восстановлении речи у больных афазией, форма 3‐го лица единственного числа становится представителем всей парадигмы личных форм (Зубкова 1978: 118), и это свойство формы 3‐го лица «присутствует в неявном виде в сознании носителей русского языка» (указ. соч.: 121).

В воображаемом разговоре с самой собою Мария Степанова после вопроса с местоимением ты координирует глагол с местоимением я:

Куда ты, я

? Очнусь ли где-то?Что скажет туча или три
На то, как тут полураздета
И ты на это не смотри.

Мария Степанова. «Куда ты, я? Очнусь ли где-то…»

[669].

Аграмматизм может обозначать и единение личностей:

Вернешься я, вернешься ты
На почву умного совета
Где вянут падая цветы
И пропадают без ответа

Куда бежать, куда идти

В плетеньи странном тьмы и света
Чтоб пропадали все пути
В именьях душного завета

Где я напоминаешь ты

И видишь благородна цвета
Там где цвели плывут плоды
Из тела умного поэта

Анри Волохонский. «Вернешься я, вернешься ты…»

[670].

Местоимение мы тоже участвует в аграмматичных сочетаниях: